Имя:
Пароль:

На печать

Владислав Лекторский
Реализм, анти-реализм, конструктивизм и конструктивный реализм в современной эпистемологии и науке

Конструктивизм сегодня в моде. О нём пишут и говорят не только философы, но и социологи, психологи (отечественные психологи издают «Журнал конструктивистской психологии»), науковеды, и даже некоторые специалисты в области когнитивной нейрологии. Конечно, можно отнестись к этому как к чему-то не очень серьёзному, как к любой очередной моде – а моды, как известно, бывают и в сфере идей. Я думаю, что на самом деле речь идёт о важных вещах. Эпистемологический конструктивизм выражает ряд особенностей современных наук о человеке и даже современной культуры в целом. Отсюда и его популярность. Об этом я скажу подробнее позже. Сразу хочу заявить, что  не являюсь эпистемологическим конструктивистом, но вместе с тем считаю, что конструктивистский подход схватывает ряд важных характеристик познавательной деятельности, которые могут и должны быть лучше поняты в рамках другой эпистемологической позиции, которую я (вслед за некоторыми философами) называю конструктивным реализмом.

Согласно классическому пониманию, идущему от Платона, знание как отличное от мнения и веры необходимо предполагает отношение к реальности. Оно говорит о том, что «есть на самом деле», а не просто о том, что кому-то кажется.[1] Вместе с тем знание предполагает обоснованность. Вообще говоря, в обычной жизни мы употребляем термин «знать» не только в отношении того, «что есть» в действительности, каково реальное положение дел, но и в отношении умения, способности нечто сделать, осуществить, построить: я знаю, как пилить дрова, кататься на велосипеде, писать письма и т.д. Но философия и прежде всего такой её раздел, как эпистемология, всегда имела дело прежде всего с «знанием что», так как её интересовал вопрос о реальности и возможности её постижения. Основная идея эпистемологического конструктивизма состоит в том, что «знание что» может быть сведено к «знанию как»: вы знаете нечто о каком-либо предмете в том и только в том случае, если можете построить его.

Конструктивизм, таким образом, находится в оппозиции к эпистемологическому реализму. Однако нет оснований любой анти-реализм в эпистемологии считать конструктивизмом, как это нередко имеет место в современной эпистемологической и методологической литературе, особенно в нашей стране. Анти-реалистическое истолкование познания стало возможным после известного «эпистемологического поворота» в западной философии в 17 веке и приобрело особенную популярность в 20 веке. Что же касается эпистемологического конструктивизма, то он, будучи особой формой анти-реализм, хотя и имел предшественников в виде немецкой философии начала 19 века и неокантианства на рубеже 20 столетия, стал популярным именно в наши дни , т.е. в конце 20 и начале 21 века. Как я попытаюсь показать, это не случайно, Но сначала я остановлюсь на общем противостоянии реализма и анти-реализма в эпистемологии. Ибо лишь в контексте этой дискуссии можно понять особенности современного конструктивизма.

 

Старый спор

 

Спор реалистов и анти-реалистов  в эпистемологии идёт в истории западной философии, по крайней мере с 17 века, Сам предмет этого спора – имеет ли познание дело с существующей независимо от него реальностью или же с фактами собственного сознания можно отнести к разряду вечных философских проблем. И даже заявить о неразрешимости этой проблемы (как и других, ей подобных) и добавить, что при всей увлекательности подобных дискуссий они не имеют прямого отношения ни к жизни, ни к реальному познанию. Ведь человек будет продолжать делать, то, что делал раньше: работать, растить детей, создавать новую технику, заниматься наукой безотносительно к тому, правы ли эпистемологические реалисты или их противники.[2]

Я попытаюсь показать, что в действительности дело обстоит не так. Во-первых, потому, что исторически то или иное предлагавшееся решение этого спора было связано с философским обоснованием специфического отношения человека к миру. При этом философия, с одной стороны, легитимизировала тот или иной тип культуры, а с другой, была важным фактором его трансформации. Во-вторых, то или иное решение определяло программу познавательной деятельности: то, какие вопросы может ставить познание, в частности, научное, какая стратегию познавательной деятельности является предпочтительной.

Сегодня этот спор приобрёл ряд новых измерений. Уже к началу 20 века стало ясно, что он касается фундаментальных оснований наук о природе и обществе. Например, от того, как понимается существование математических объектов (в рамках таких разных программ обоснования математики, как платоновский реализм, формализм или конструктивизм) зависит не только истолкование, но и принятие той или иной части математики. Эпистемологический феноменализм в лице Э.Маха ориентировал физиков на создание «феноменологических» теорий, а реализм в лице М.Планка на предпочтение т.н. «трансцендентных» теорий. Новый материал для дискуссии реалистов и их противников возник в связи с интерпретацией квантовой механики: какова роль человека и создаваемой им приборной ситуации в процессе измерения квантовомеханических состояний?

Самые острые дискуссии реалистов и анти-реалистов ведутся ныне вокруг философского понимания наук о человеке: эти дисциплины привлекают особое внимание, многие мыслители связывают с их развитием цивилизацию 21 века.

К влиятельным анти-реалистам в современной эпистемологии относятся не только представители постмодернистского деконструктивизма, но и такие известные философы, работающие в рамках аналитической философской традиции, как «ирреалист» Н.Гудмен [3]и последователь Л.Витгенштейна М.Даммитт[4], ряд немецких учёных и философов, которые, исходя из идей биокибернетики, создали концепцию радикального эпистемологического конструктивизма.[5]  Влиятелен среди психологов и социологов т.н. социальный конструкционизм. Конструктивизмом является и пост-модернизм и пост-структурализм.

Нужно признать, что анти-реалистические идеи эпистемологического конструктивизма, социального конструкционизма и постмодернистского деконструктивизма весьма популярны сегодня у многих отечественных философов и специалистов в области гуманитарных дисциплин.

Но наряду с этим движением в современной философии и науке существует другое – не менее влиятельное. Это движение эпистемологического реализма. Часто оно сопровождается натуралистической интерпретацией познания и науки - иногда говорят о «натуралистическом повороте» в современной эпистемологии, а иногда об «онтологическом повороте» в современной философии. Правда, реализм не обязательно означает натурализм, существуют и иные его разновидности. Сегодня плодотворно развиваются такие разновидности эпистемологического реализма, как метафизический реализм (в числе его сторонников многие представители аналитической философии, в частности, такие известные философы, как К.Поппер[6], Дж. Сёрл[7], С.Крипке[8],  П.Чёрчленд,[9] Ф.Дретцке[10], Р.Милликэн[11] и др.), «прямой реализм» Х.Патнэма[12], критический реализм М.Бунге, «гипотетический реализм» ряда представителей эволюционной эпистемологии[13], научный реализм (ранний Х.Патнэм[14], Ф.Бойд и др.), референциальный реализм (Р.Харре[15], Я.Хэкинг[16] и др.,), конструктивный реализм (Г.Ленк[17] и др.). К реалистическим относятся такие влиятельные в современной эпистемологии концепции, как экстернализм (Х.Патнэм и др.) и реляйэбилизм (А.Голдмен и др.).

Сторонники современного эпистемологического реализма опираются на интерпретацию научного знания, а также на философское осмысление бурно развивающихся в последние 30 лет когнитивных наук: когнитивная психология, исследования в области искусственного интеллекта, когнитивная лингвистика, когнитивные нейронауки, эволюционная эпистемология и др..

 

Эпистемологический анти-реализм и конструктивизм

 

Мысль о том, что познающий человек имеет дело с существующей независимо от него реальностью, с бытием – исходная предпосылка философствования как в античности, так и в Средние Века. Для того, чтобы понять, что есть знание, нужно исходить из теории бытия – метафизики, или онтологии в более позднем наименовании. Метафизика и есть первая  философия, а теория познания  производна и зависима от теории бытия. Подобная реалистическая эпистемологическая установка сопровождалась определёнными предписаниями о том, что можно и чего нельзя делать в научном исследовании. Правильное постижение того, что существует, осуществимо только в том случае, если человек не вмешивается в изучаемое явление, а описывает его таким, каково оно есть. Иными словами, эксперимент как средство изучения реальности с этой точки зрения невозможен. Ведь в эксперименте человек пытается "перехитрить" природу, поставить естественные явления в сконструированные им неестественные условия. В действительности согласно этой позиции "естественное" и "искусственное" несовместимы друг с другом. Техническая деятельность, создающая мир искусственных предметов, рассматривается как не имеющая отношения к познанию, а с точки зрения ценностной ставится не очень высоко - в отличие от деятельности теоретика: теория в переводе с греческого и означает «созерцание» того, что есть на самом деле.

В основе цивилизации Нового Времени лежит иная система установок, задающих отношение человека к природе, к самому себе и себе подобным, которая является весьма специфичной и не существовала ранее в истории. Речь идёт о понимании природы и вообще всего естественно данного как простого ресурса человеческой деятельности, как некоторого пластичного материала, в принципе допускающего возможность безграничного человеческого вмешательства, переделки и преобразования в интересах человека, который как бы противостоит природным процессам, регулируя и контролируя их. Снимается противопоставление "естественного" и "искусственного": природа выступает как гигантский механизм, выявить скрытые пружины которого можно только путём его разборки. Познание  теперь понимается уже не как описание того, что дано в опыте, а как вмешательство в природные процессы с целью выявить "под пыткой" их тайну, и как создание того, что сама природа создать не может. Факты не столько описываются с помощью эксперимента, сколько препарируются и конструируются в нём. Познание понимается в рамках проективно-конструктивного отношения к миру.

Иначе, чем во времена античности, понимается и строится научная теория как высшая форма познавательного отношения к миру. Теоретическое мышление осуществляется  в форме особого рода деятельности теоретика со специфическими объектами – объектами теоретическими. Научная теория как бы содержит в потенции производство эмпирических феноменов в реальном эксперименте, а последний не что иное, как вид технической конструктивной деятельности.

В этой связи получает распространение мысль о том, что если знание сущности вещи предполагает знание её ближайшей причины (идея, идущая от Аристотеля), то человек имеет наиболее адекватное знание лишь о том, что он создал собственными действиями.

Но поскольку предмет, созданный человеком, включается в цепь природных взаимодействий, независимых от человека, постольку возможности контроля за тем, что происходит с продуктами человеческой деятельности, ограничены. А значит, ограничено и знание об этих предметах. Самое адекватное знание человек может иметь только о состояниях собственного сознания и о том, что сознание производит. Возможность иметь знание о внешней сознанию реальности  - включая природные события и процессы, бытие других людей и даже бытие собственного тела – становится проблематичной. Проблематичным оказывается даже само существование бытия. Декартовское «открытие сознания» как центра не только познавательной деятельности, но и в известном смысле самого бытия определило развитие западной философии на несколько столетий и вместе с тем повлияло на европейскую науку

Отношение европейской науки и эпистемологии на протяжении трёх столетий было не простым. С одной стороны, наука не могла не исходить из того, что она имеет дело с изучением существующей независимо от познания реальности. Это как бы «трансцендентальное условие возможности научного исследования», возможности проведения эксперимента, результат которого не предрешён, возможности опробования предлагаемых гипотез с точки зрения их предсказательной силы. В этой связи успешно развивавшаяся наука не могла серьёзно относиться к тезису о том, что познаваемая реальность в действительности является конструкцией сознания либо из ощущений (феноменалистский эмпиризм Дж.Беркли, Д.Юма, Э.Маха) либо из «чувственных данных» (Б.Рассел, ранняя аналитическая философия). Все эти идеи могли казаться философскими умствованиями, не имеющими отношения к тому, что на самом деле происходит в познании вообще и в научном познании в частности и в особенности.

Однако ряд серьёзных событий, случившихся в науке в конце 19 и начале 20 столетия, заставил многих мыслящих учёных изменить отношение к философскому анализу познания.

На рубеже 19 и 20 столетий произошла революция в физике. То, что считалось на протяжении нескольких столетий убедительно обоснованным знанием – механическая картина мира – обнаружило свою несостоятельность, а сфера применения конкретных теорий, исходивших из механической картины мира, оказалась небезграничной. В этой связи остро встал вопрос об обосновании системы научного знания, о нахождении некоего незыблемого фундамента, которому не угрожал бы пересмотр. Философия эмпиризма с её идеей о том, что в основе знания лежит чувственный опыт, который может быть понят как продукт взаимоотношений элементарных единиц – ощущений, чувственных данных – оказалась востребованной. Известный физик и философ-сенсуалист Э.Мах предложил своё понимание знания, согласно которому оно является не постижением реальности, существующей независимо от него, а простым описанием отношений между ощущениями, и на основании этой эпистемологической концепции сделал ряд методологических рекомендаций. Если познание вообще, научное познание в частности - это не что иное, как экономное описание опыта, то чем экономнее это описание, тем лучше. Поэтому в физике нужно предпочитать такие теории, которые не предполагают существования объектов за пределами опыта. Это т.н. феноменологические теории, к числу которых относится классическая термодинамика. А вот предположения о реальности молекул, как это имеет место в молекулярно-кинетической теории тепла, или тем более атомов – это по Э.Маху не что иное, как выражение донаучного способа мышления. Вообще согласно этим представлениям деление мира на явление и сущность, на реальное и иллюзорное является пережитком, чем-то вроде первобытного анимизма. Нужно сказать, что идеи Э.Маха повлияли на развитие физики в 20 веке, в частности, на становление специальной теории относительности, как это признавал её автор А.Эйнштейн.

Психология, имеющая дело с человеческим сознанием, с субъективной сферой, тем более не могла не учитывать понимания сознания, характерное для классической линии развития европейской эпистемологии. Психология, сделавшись самостоятельной наукой, пыталась подражать естествознанию. С этой целью она стала практиковать эксперимент, Последний предполагает, что объект экспериментирования и всё, что с ним происходит, существует объективно-реально. Но в результате психологического эксперимента возникают образования совершенно особого рода – субъективные переживания, состояния сознания. Психология понимала их в соответствии с установками классической новоевропейской эпистемологии – как непосредственно данные, замкнутые на себя и безошибочно постигаемые в актах интроспекции. Но совместить такого рода специфическую субъективную реальность с тем, что происходит в объективной реальности, включая тело самого субъекта, было невозможно. Мост между субъективным миром и миром объективным при таком понимании не существует. Оставалось либо признать тезисы эмпиристского феноменализма, как это сделал Э.Мах, который занимался не только физикой, но и психологией, либо предложить что-то вроде неубедительной теории иероглифов Г.Гельмгольца или не более впечатляющей теории специфических энергий органов чувств И.Мюллера.

Мысль о том, что научная теория может и должна быть понята не как знание о реальности, лежащей за опытом и в его основе, а как своеобразное описание опыта, некоторый инструмент для предсказания новых фактов, стала весьма популярной не только в эпистемологии 20 века, но и среди многих учёных, заинтересованных в проблемах методологии науки. Среди таких методологических концепций весьма влиятельной не только среди физиков, но и у психологов, социологов и представителей ряда других наук, был в течение нескольких десятилетий прошедшего века операционализм. Эта концепция была разработана известным физиком-экспериментатором П.Бриджменом. Её основная идея состояла в том, что можно и нужно представить все осмысленные научные понятия как сводящиеся к фиксации соответствующих экспериментальных, прежде всего измерительных, операций.[18] Концепция операционализма -- это не просто воскрешение философского сенсуализма. В отличие от Э.Маха или Дж. Беркли П.Бриджмен исходит из реального существования измерительных приборов  и другой физической аппаратуры, не говоря уже о самих учёных. Смысл  понятий (любых – как обыденных, так и научных) – это по Бриджмену совокупность некоторых операций. Никакой реальности помимо действий исследователя, согласно этим представлениям не существует. Каждой совокупности операций измерения соответствует своё отдельное понятие. Поэтому, например, в зависимости от того, измеряем ли мы длину предмета с помощью прикладывания к нему какого-то иного предмета, принятого за единицу измерения, например, линейки, или же с помощью фиксации времени прохождения луча света от одного конца измеряемого предмета до другого, мы будем иметь два разных понятия длины, так как процедуры измерения были разными. Однако обсуждение операционалистской методологии в 50-ые гг. прошлого столетия показало, что в действительности теоретические понятия имеют "открытый" характер в отношении процедур установления их связи с опытом, в том числе и с процедурами опытного измерения, т.е. их содержание не задаётся "снизу", совокупностью экспериментальных операций, а определяется "сверху", принятой системой онтологических допущений относительно исследуемой реальности. В конце 20 века операционализм потерял почти всех своих сторонников среди учёных, так же, как и махизм с его установкой на феноменологическое описание в противовес «субстанциональному» объяснению.

Я хочу подчеркнуть, что хотя разные эпистемологические концепции эмпиризма придавали большое значение конструирующей деятельности субъекта в процессе познания («логические конструкты» из чувственных данных у Б.Рассела и логических эмпиристов, использование измерительных операций и инструментов у операционалистов и т.д.), во всех этих случаях конструкции понимаются как способ выявления, описания того, что есть, что дано в мире опыта: как в виде ощущений, так и в виде приборов и средств измерения. Иными словами с этой точки зрения конструирующая деятельность при познании оправдана настолько, насколько она служит для познания того, что есть, существует. Хотя то, что существует, понимается иначе, чем в опыте обычного человека и в деятельности учёного-исследователя. Правда, философы, развивавшие подобные концепции пытались показать, что исследователь в действительности как раз и работает в соответствии с их теориями, однако сам не понимает того, что реально делает: если учёный прислушается к мнению философов-методологов, то, как утверждали защитники этих взглядов, его работа станет намного эффективнее (такие учёные на самом деле появились и стали строить теории в соответствии с подобными рекомендациями: махистскими, операционалистскими и т.д.). Таким образом, эмпиристский эпистемологический анти-реализм всё же нельзя считать видом эпистемологического конструктивизма.

Первым эпистемологическим конструктивистом можно считать Канта.

Правда, подходы к конструктивистской эпистемологии можно найти уже у Вико, который реализовал на философском уровне проективно-конструктивную установку новоевропейской цивилизации. Он считал, что нельзя хорошо знать природные процессы, так как человек не может их создать (эти процессы – продукт деятельности Бога, который имеет о них совершенное знание). Зато все то, что является результатом человеческой деятельности, может быть адекватно познано человеком.

Кант идет гораздо дальше. На самом деле, пытается показать он, человек может адекватно познавать не только продукты свой технической деятельности, но и природные процессы: ведь то, что мы считаем природой, является продуктом деятельности субъекта, правда, деятельности не материально-технической, а идеальной.

Согласно Канту, наше познание имеет дело не с независимой от субъекта реальностью, не с вещами в себе, а с теми предметами, которые произведены самим субъектом. Можно знать лишь то, предмет чего существует в опыте. Но опыт – это конструкция, это организация субъектом материала чувственности (ощущений) с помощью априорных форм чувственного созерцания и априорных категорий рассудка. То, что мы называем объектом опыта – это не что иное, как воплощение определенного правила увязывания разнообразных чувственных впечатлений. Правда, эта конструкция производится, как считает Кант, не эмпирическим индивидом, а Трансцендентальным Субъектом и осуществляется как бы «за спиной» эмпирического индивида, не сознается им.

Субъектной конструкцией оказываются оба типа опыта: как опыт внешний, относимый индивидуальным субъектом к внешнему миру, так и опыт внутренний, характеризующий индивидуальные переживания. В конечном итоге все то, что мы считаем существующим независимо от нас, это продукт деятельности трансцендентального субъекта.

Однако нужно заметить, что с точки зрения Канта конструктивизм имеет свои границы. Во-первых, нужно различать позицию философа-трансцеденталиста и позицию эмпирического сознания (к последнему относится как обыденное сознание, так и сознание учёного) Если для философа мир «трансцендентально идеален», т.е. сконструирован, построен Трансцендентальным субъектом, то для эмпирического сознания мир предстаёт как эмпирически реальный, независимый от сознания. Его можно и нужно исследовать и открывать в нём нечто неизвестное. Во-вторых, по Канту конструктивная деятельность Трансцендентального Субъекта предполагает  данность разнообразных ощущений как материал для деятельности (ибо строить можно только из чего-то), а также трансцендентную реальность вещи в себе, которая и производит ощущения.

Нужно сказать, что в послекантовском немецком идеализме, прежде всего в философии Фихте и Гегеля, конструктивистское понимание пошло гораздо дальше. Было снято противопоставление деятельности и вещи в себе, снят тезис о существовании независимой от деятельности сферы чувственной данности, весь мир опыта и вся реальность были поняты как продукт деятельности некоего Абсолютного Субъекта. Фихте и Гегель пытались показать, таким образом, что «данное» может быть без остатка растворено в «сделанном». Поскольку в отношении индивидуального субъекта (если он даже понят как Трансцендентальный) это плохо получается, был предположен некий Абсолютный субъект, деятельность которого производит всё то, что мы считаем реально существующим.

Неокантианцы на рубеже 19 и 20 столетий продолжили эту линию. «Данное» было сведено к «заданному» и растворено в деятельности над-индивидуального человеческого разума.

Нужно однако сказать, что большинство эпистемологических концепций и в 19, и в течении почти всего 20 века не были конструктивистскими в полном смысле этого слова. Ситуация изменилась во второй половине 20 века. И это было связано не столько с внутренним развитием эпистемологии, сколько с философскими проблемами, порождёнными наукой, прежде всего науками о человеке.

Одной из первых влиятельных в эпистемологии в 20 веке конструктивистских концепций был конструктивизм в обосновании математики, программа которого была сформулирована в 20-ых гг. прошлого столетия. Согласно математическому конструктивизму существуют только те математические объекты, которые можно построить. Важно заметить, что речь идёт не только о философском истолковании познавательной деятельности, а об определённых способах работы в математике: конструктивисты принимают не все методы математического доказательства и не все математические теоремы.

На развитие конструктивистской установки в эпистемологии вообще и в таком её разделе, как философия науки большое влияние оказала теория Т.Куна о существовании научных парадигм и о их смене в результате научных революций, теория, разработанная на основе изучения материала истории физики за последние несколько столетий[19]. Кун считал, что он убедительно показал следующее: происходящая в истории науки радикальная смена парадигм, картин мира, общих онтологических предпосылок, не говоря уже об отдельных теориях, свидетельствует о том, что теоретическое знание не может рассматриваться как постижение реальности. Однако если бы Кун ограничился защитой только этого тезиса, его позиция не отличалась бы принципиально от эпистемологического инструментализма. В действительности он утверждал нечто большее: не только теории, но и факты, данные наблюдения не являются чем-то инвариантным, они меняются в зависимости от того, в рамках какой парадигмы и какой теории они получены. Они «теоретически нагружены». Сменяющие друг друга парадигмы «несоизмеримы». Поэтому полученные в их рамках факты не могут сопоставляться. В познании нет ничего «данного», как считали феноменалисты, эмпирики, инструменталисты и операционалисты. Всё в нем сконструировано. Идеи Куна повлияли на развитие социальной эпистемологии, некоторые версии которой (т.н. «эдинбургская школа») приходят к выводу о том, что всё в познании, в частности, в научном, должно быть понято как результат социальных конструкций, взаимоотношений между разными группами исследователей, их борьбы за влияние, власть и материальные ресурсы. [20]

На развитие современного эпистемологического конструктивизма серьёзно повлияла критика американским философом У.Селларсом т.н. «мифа о данности».[21] Имеется в виду тезис Селларса о том, что никаких данных, в том числе чувственных, в процессе познания не существует. То, что принимается за данное, в действительности является продуктом построения познаваемого мира – предметной онтологии - посредством различных языковых средств. Критика «мифа о данности» иногда отождествляется с общепринятой сегодня в эпистемологии и философии науки критикой фундаменталистских концепций, исходивших из того, что существует некое неизменное основание, являющееся конечным пунктом обоснования всех познавательных построений (позже я покажу, что оснований для такого отождествления нет).

К подобным выводам привело и развитие постструктурализма и постмодернизма, которые, исходя из анализа семиотической проблематики, сформулировали тезис о том, что бессмысленно говорить о существовании чего-то, к чему относятся знаки, т.е. о существовании референтов, денотатов, что язык в известном смысле замкнут сам на себя и что разговоры о реальности – это пережиток старой философии, от которого пора избавляться («нет ничего, кроме текста», сказал Ж.Деррида). [22]

В последние 20 лет получило распространение преимущественно в Германии и Австрии движение т.н. радикальныого эпистемологического конструктивизма. Основатели и участники движения - специалисты в области биологии, нейрокибернетики, психологии, теории систем (Э.фон Глазарсфельд, Х.фон Фёрстер, У. Матурана, Ф.Варела, Г.Рот и др.).[23] Вот один из примеров реализации идей радикального эпистемологического конструктивизма. Немецко-американский специалист в области нейрокибернетики Х.фон Фёрстер попытался понять процесс познания (используя идеи Матураны и Варелы) на основе концепции "кибернетики второго порядка". Последняя с его точки зрения отличается от старой кибернетики ("сухой теории управления") тем, что не ссылается на некий предполагаемый мир "по ту сторону" действующего агента, а исходит из принципа кругообразности: человек учится видеть себя частью того мира, который он наблюдает и который сконструирован им самим. [24] То, что мы называем объективностью, реальностью - не что иное, как наша конструкция, которая в принципиальном отношении не отличается от иллюзии. Х. фон Фёрстер, так же, как Э.фон Глазарсфельд, даже считают возможным называть себя эпистемологическими солипсистами.

Наконец, это социальный конструкционизм, популярный среди психологов и социологов [25]. С точки зрения социальных конструкционистов при исследовании психики, сознания, человеческой личности мы имеем дело не с реальными предметами, а лишь с конструкциями двоякого рода. Во-первых, это продукты социальных взаимодействий, разного рода коммуникаций, имеющих культурно-исторический характер. В разных культурах и в разное время эти конструкции будут разными: поэтому и личность, и «Я», и субъективный мир будут выглядеть по-разному, а, может быть, вообще не будут иметь места. Во-вторых, сам исследователь вместе с тем, кого он исследует, строит изучаемый предмет, который вне этого процесса не существует. То, что принимается за познание, в действительности таковым не является. Поэтому в этом случае невозможно строить теории (так как не существует предметов, к которым они могли бы относиться) и проводить эксперименты, предполагающие существование процессов, которые экспериментально исследуются. Психолог или социолог с этой точки зрения являются в действительности не исследователями, а участниками в создании определённых социальных отношений, некоей эфемерной социальной реальности, о которой можно говорит лишь в условном смысле, ибо она существует только в рамках конструктивной деятельности.

 

 

В защиту реализма

 

Между тем, развитие современной науки в целом, интенсивно прогрессирующее в течение последних 30 лет исследование когнитивных процессов в особенности дают всё больше аргументов в пользу реалистической интерпретации познания и знания. Эта интерпретация не только лучше объясняет факты познавательной деятельности, но и даёт обоснование конкретным исследовательским программам в науках о природе и обществе,  невозможным в рамках анти-реалистической эпистемологии. Эпистемологический реализм оказывается наиболее адекватным тому этапу развития науки и новым взаимоотношениям человеческой цивилизации, природы и космоса, который характерен для начала 21 столетия. Особенно плодотворным является, на мой взгляд, конструктивный реализм, который в определённом смысле снимает противостояние конструктивизма и реализма. Но сначала я кратко сформулирую некоторые современные аргументы в пользу общего реалистического понимания познания.

1. Для философских эмпириков осмысленно можно говорить только о том, что дано в чувственном опыте или о том, что в опыте можно проверить (верифицировать). Суждения, метод проверки которых не существует, бессмысленны и поэтому не могут быть ни истинными, ни ложными. С этой точки зрения реальность не может существовать вне актуального или возможного опыта. Однако как обычная жизнь, так и практика науки исходят из того, что подобные суждения вовсе не бессмысленны и могут соответствовать или не соответствовать реальности. Например, в ходе расследования убийства президента США Дж.Кеннеди в 1963 г. многие приходят к предположению о том, что он был убит Ли Харви Оствальдом. В настоящее время нет надёжных способов доказательства этого предположения. Допустим также, что такие способы принципиально не могут быть найдены (все улики уничтожены). Означает ли это, что это предположение не является ни истинным, ни ложным и невозможно говорить о его соответствии или несоответствии реальности? Очевидно, дело обстоит не так.  Мы пользуемся такого рода утверждениями и тогда, когда изучаем, что случилось в прошлом, и тогда, когда предполагаем, что информацию о реальных событиях в некоторых частях Вселенной мы не можем получить по определённым физическим причинам: существование «чёрных дыр» и пр. В современной науке серьёзно обсуждаются гипотезы о существовании миров, лишь в некоторых из которых находятся наблюдатели (не обязательно люди). Это, например, космогоническая теория Линде о существовании нескольких Вселенных и предложенная Эвереттом интерпретация, согласно которой в процессе квантово-механического измерения возникает несколько параллельных миров, лишь в одном из которых находится исследователь. Реальность не только познаётся по-разному разными существами и одним и тем же существом в разное время. Существуют такие сферы реальности, которые в данное время не познаются никем, а возможно, никогда и никем не будут познаваться.

2. Развитие современных когнитивных наук (они иногда объединяются в единую когнитивную науку, иногда рассматриваются порознь) исходит из того, что познание может и должно быть понято как совокупность процессов переработки мозгом или каким-то другим устройством - естественным или искусственным -  информации, поступающей из внешнего мира. Поэтому для того, чтобы понять, как возможно познание, нужно исследовать сам мир, посылающий информацию познающему существу, изучать способы взаимодействия познающего - будет ли это насекомое, летучая мышь, шимпанзе или человек -  с миром и способы переработки информации. В процессе развития когнитивных наук за последние 30 лет был не только собран огромный эмпирический материал. Серьёзно менялись и общие представления относительно когнитивных процессов: в частности, на смену идеям о существовании «языка мозга», ментальных репрезентаций и алгоритмических способов переработки когнитивной информации пришли идеи т.н. коннекционизма, а затем концепция динамических когнитивных систем[26]. Но во всех случаях эти исследования исходят из эпистемологического реализма и исследуют процессы познания как включённые в мир. Если для некоторых представителей аналитической философии язык – это способ конструирования реальности, а постструктуралисты утверждают, что помимо текста ничего нет, то современные специалисты в области когнитивной лингвистики, например, такой всемирно известный лингвист, как Н.Хомский, и в области философии языка (Р.Милликен [27] и др.) исходят из того, что язык может быть понят только в контексте эволюции и в качестве способа взаимодействия с окружающим миром. Проблемы, обсуждаемые в течение десятилетий и касающиеся взаимоотношения смысла, значения, референта, синонимии и т.д., находят решение в рамках Натурализованной версии философии языка. В рамках эволюционной эпистемологии познание на разных уровнях, в том числе у животных, изучается как форма приспособления к среде в процессе биологической эволюции и одновременно как важный фактор эволюционных процессов.

3. С точки зрения традиционного инструментализма принимаемые в рамках научной теории утверждения о существовании принципиально ненаблюдаемых объектов (атомов, электронов, кварков и т.д.) – это не что иное, как замаскированный способ описания наблюдаемых фактов или неявный набор рекомендаций по производству определённых лабораторных действий: операций измерения и т.д.. К тому же принятие утверждения о существовании тех или иных ненаблюдаемых объектов с этой точки зрения во многом конвенционально, так как факты опыта можно описывать по-разному, а лабораторные операции тоже могут быть теми или иными. Между тем, в реальной научной практике дело обстоит иначе.

Не всё, что нельзя наблюдать, не существует. Во-первых, само различие между наблюдаемым и не-наблюдаемым исторически подвижно. Вирусы и гены стало возможным наблюдать только с помощью специально сконструированной аппаратуры, И это обусловлено тем, что сенсорная система человека, принимающая информацию из внешнего мира, имеет целый ряд ограничений, относящихся и к устройству этой системы, и к размерам человеческого тела. Это не означает, что тогда, когда специальной аппаратуры для наблюдения вирусов и генов не было, гипотезы о их существовании  были лишены смысла. Наоборот, именно с помощью этих гипотез и ряда других теоретических допущений можно было сконструировать саму аппаратуру и истолковать результаты полученных с её помощью наблюдений. Во-вторых, тогда, когда речь идёт о таких теоретических объектах, которые принципиально не могут быть даны в опыте, даже с помощью особой аппаратуры, т.е. тогда, когда, в частности, говорят об атомах, электронах и т.д., нет оснований отрицать принципиальную возможность их существования. Мы можем наблюдать вирусы и гены потому, что информация о них, хотя  и может быть получена только с помощью специальных приборов, является наглядной, т.е. соответствует особенностям нашей сенсорной системы. Такого соответствия нет в случае атомов, электронов и элементарных частиц. Но существование последних может быть столь же объективно реальным, как существование деревьев, столов, стульев и генов. Если бы размеры тела человека были сопоставимы с размерами генов и вирусов, он мог бы видеть их непосредственно, без помощи особых приборов. А если бы его размеры и устройство нервной системы были принципиально другими, он мог бы наблюдать и атомы. Конечно, подобное предположение выглядит фантастическим, но его нельзя назвать бессмысленным. [28]

Не процедуры наблюдения и операции измерения определяют содержание теоретических понятий. Наоборот, постулирование существования ненаблюдаемых объектов с неким набором присущих им свойств характеризуют возможности и смысл того, что дано в наблюдении. Один и тот же реальный объект - как наблюдаемый, так и ненаблюдаемый - имеет разные формы проявления в опыте и допускает различные способы измерения. Я могу одновременно видеть, слышать другого человека и ощущать пожатие его руки, осознавая, что все эти восприятия разной модальности относятся к одному и тому же человеку: это явления называется в психологии интермодальностью восприятия. Можно по-разному измерять длину объекта, но различные способы измерения будут относиться к одному и тому же понятию присущей ему длины. Именно наличие определённой онтологической рамки - она может быть естественно и стихийно принята, если речь идёт об обычном опыте, и специально сконструирована, если мы имеем дело с научным познанием -  т.е. принятие существования определенного типа объектов с их свойствами и отношениями между ними, даёт возможность критического отношения к существующему опыту и поиску нового типа опыта, в котором можно было бы эмпирические наблюдать иные свойства того же объекта. Таким образом, реалистическая эпистемологическая установка ориентирует на выход за пределы данности, на формирование новых экспериментальных ситуаций и новых лабораторных процедур. Анти-реалистистическая установка феноменализма и инструментализма наоборот некритически относится к тому, что дано сегодня в опыте, не допускает возможности изменения этой данности и выхода за её пределы.

Ряд философов науки считает идеальными все теоретически вводимые объекты, Иногда их называют также абстрактными, что уже совсем неточно, так как в логике к абстрактным в отличие от конкретных относятся только такие объекты, которые не взаимодействуют в пространстве и времени, в частности, свойства, отношения, суждения. Между тем, в реальной научной практике проводится различие между реальными и идеальными объектами. Хотя атомы, электроны, элементарные частицы, кварки и др. принципиально ненаблюдаемы и вводятся с помощью особых теоретических построений, современная наука исходит из того, что они реально существуют. Они взаимодействуют друг с другом в пространстве и времени, и это взаимодействие определяет события, имеющие место не только в микромире, но и в нашем обычном опыте, хотя на микроуровне особенности пространства, времени и причинности отличаются от того, что, с чем мы имеем дело в нашем макроопыте и с чем имела дело классическая физика. Что же касается идеальных объектов (материальная точка в классической механике, идеально твёрдое тело, идеальный газ и т.д.), то их нельзя считать реальными, так как они лишены ряда важных свойств реальных объектов. Например, материальная точка не имеет размеров, но рассматривается как имеющая массу. В соответствии с законами механики не может существовать тело, не имеющее размеров и имеющее массу. Смысл идеальных объектов, конструируемых с помощью специальных процедур идеализации, - создание средств для формулирования некоторых зависимостей в «чистом виде» и для удобства расчётов. Их существование не реально, а фиктивно, это квази-объекты, «как бы» объекты.[29] Квази-существование идеальных объектов возможно только по отношению к реальному существованию других объектов, как наблюдаемых, так и ненаблюдаемых: материальная точка по отношению к реальному телу, идеальный газ в отличие от реального газа, идеальный атом в отличие от атома реального и т.д.

Если считать, что все объекты, вводимые на теоретическом уровне, являются идеальными, т.е. имеют один и тот же тип существования, и в этом смысле нет принципиального различия между атомом и материальной точкой, тогда возможны два разных понимания смысла научной теории. Либо теория рассматривается как особый способ описания того, что имеет место в мире опыта (феноменализм, инструментализм, операционализм), либо как способ формирования самого опыта, продукт мышления, имеющего дело с самим собой и не зависимого ни от опыта, ни от реальности, существующей независимо от мышления. Последняя позиция является конструктивистской. Она была разработана, в частности, Гегелем,  а в философии науки 20 века немецкими неокантианцами. С точки зрения подобной позиции отрицание «данности» как определяющей содержание познания тождественно отвержению эпистемологического реализма. Бытие и мышление рассматриваются как тождественные, ибо мышление конституирует то, что мы считаем бытием. Философский рационализм является последовательным эпистемологическим конструктивизмом – в отличие от эмпиризма, ибо последний всё же допускает существование чего-то «данного»: чувственных данных, операций, приборов и т.д.[30] Подобная интерпретация научной теории не соответствует реальной практике научного познания и не может объяснить разного обращения теоретика с реальными и идеальными теоретическими объектами. Дело в том, что формирование теоретических моделей, в которых фигурируют реальные объекты, определяет направление развития теории, задаёт эвристику поиска новых связей теоретических объектов с эмпирией и подсказывает пути создания новых экспериментальных установок. А работа с идеальными объектами позволяет  формулировать идеализированные теоретические утверждений и упрощает расчёты.

Вот ещё один аргумент в пользу эпистемологического реализма. В эксперименте создаётся искусственная ситуация, не могущая возникнуть сама по себе в изучаемой предметной области. Но цель эксперимента в том, чтобы выявить те зависимости, которые на самом деле существуют. Если бы экспериментатор имел дело только с собственными действиями, тогда не имело бы смысла заботиться о различении тех результатов, которые выражают процессы, имеющие место в изучаемой предметной области, от тех, которые возникли как следствие искусственного вмешательства экспериментатора - т.н. артефакты. Между тем, проблема артефактов – не надуманная, она особенно важна для современных наук о человеке: психологии, социологии.

Одним из главных предметов критики со стороны аналитической философии на протяжении многих десятилетий 20 века был т.н. эссенциализм, т.е. концепция, согласно которой в изучаемой реальности существуют глубинные необходимые зависимости. Эта критика была столь настойчивой и длительной, что многим стало казаться, будто бы анти-эссенциализм – это некая само собою разумеющаяся предпосылка современной  эпистемологии и философии науки. Между тем, как сегодня становится ясным, научная теория строится как развёртывание некоторой исходной модели, формулирующей определённые необходимые зависимости. Иными словами, эпистемологический эссенциализм должен быть реабилитирован.[31] Для эмпиризма необходимость, фиксируемая в познании, может быть только логической (аналитической), а теория считается лишь способом выявления регулярностей эмпирического опыта, которые не являются необходимыми. Для трансцендентализма необходимость, обнаруживаемая в познаваемых объектах, присуща не этим объектам самим по себе, а выражает особенности работы мышления, которое как бы накладывает свои структуры – в виде синтетических суждений a priori – на материал чувственности. В действительности познание выявляет необходимые связи, присущие самой познаваемой реальности: это не логическая и не концептуальная, а физическая необходимость.

Существует ряд эпистемологических и методологических проблем, которые весьма значимы для научного познания и которые привлекают сегодня внимание философа: отличие реальных и номинальных определений, отношение естественной и искусственной классификации и др., которые имеют смысл лишь при условии принятии реалистической эпистемологической установки.

В этой связи скажу несколько слов о проблеме классификации. Иногда утверждается, что всякая классификация условна, подчиняется лишь соображениям удобства и является не способом постижения чего-то реального, а средством конструирования фактов. В действительности дело обстоит совсем не так. Верно, что выделять объекты, отличать их друг от друга можно и на основании таких признаков, которые являются для них  не существенными, а случайными. Например, если группа людей осуществляет некое совместное действие, то для того, чтобы не затеряться в толпе среди других члены группы надевают белые повязки. В этом случае можно классифицировать людей в толпе на имеющих и не имеющих такие повязки. Наличие повязок не имеет никакого отношения ни к характерам носящих их людей, ни к выполняемой ими задаче. Но ведь и в этом случае для того, чтобы построить класс людей с белыми повязками нужно, чтобы эти повязки были на самом деле. Наша конструкция возможна только в том случае, если определённые свойства, особенности существуют реально. Но самое интересное состоит в том, что, хотя условные (искусственные) классификации в самом деле широко применяются на практике, задача познания вообще и научного в частности и в особенности состоит в том, чтобы классификация опиралась на знание естественных необходимых связей между признаками. Именно такой характер имели те классификации, которые означали новую эпоху в истории науки, ибо либо опирались на теорию, либо были зародышем новой теории: дарвиновская классификация видов, исходившая из теории эволюции, менделеевская классификация химических элементов, определившая последующее развитие теоретической химии и физики. Думаю, что такой же характер имеют дискуссии о классификациях в современной экономической географии.

4. Я хочу обратить внимание на две популярные сегодня эпистемологические теории, которые предполагают реалистическую предпосылку.

Первая из них получила название экстернализма. Она была впервые предложена Х.Патнэмом.[32] Если очень просто выразить её основную идею, то она сводится к тому, что содержание всех когнитивных состояний определяется не их внутренними отношениями и не их субъективной переживаемостью, а отношением к внешней реальности. Эту мысль можно пояснить таким примером, который, правда, относится не к когнитивным состояниям, а к состояниям телесным, но тем не менее может быть использован и для понимания содержания сознания. Допустим, что после летней поездки на дачу я обнаружил на своём теле несколько красных точек. Я пытаюсь понять, что это такое. Рассматривание самих этих точек не помогает ответить на мой вопрос. Если я вспомню, что был покусан комарами, у меня будут основания полагать, что красные точки – следы комариных укусов. Если же комаров на даче не было, зато я оказался в такой ситуации, когда вынужден был продираться через заросли шиповника, тогда скорее всего эти точки – уколы шипов. Принципиально так же дело обстоит и с содержанием субъективных когнитивных состояний.

Вторая теория – реляйэбилизм, от слова reliable, что значит надёжный.[33] Эта теория была предложена для разрешения т.н. «парадокса Геттиера»[34]. В истории эпистемологии со времён Платона знание рассматривалось как мнение, которое является истинным и обоснованным. Американский философ Геттиер привёл примеры случаев, когда то или иное высказывание представляется хорошо обоснованным, но тем не менее не является истинным, т.е не может считаться знанием. Реляйэбилизм исходит из того, что субъективно убедительная обоснованность знания и его надёжность не одно и то же. Надёжность определяется только отношением знания к реальности. Знание может быть надёжным и тогда, когда владеющий им субъект не имеет субъективных средств его обоснования. Это относится, например, к значительной части тех знаний, которыми мы пользуемся на уровне здравого смысла. А когда мы обосновываем знание, трудно достичь полного обоснования. Тем не менее на практике мы пользуемся достаточно надёжными средствами получения знания, которые не являются абсолютно несомненными, но в нормальных условиях хорошо ориентируют нас в объективном мире.

5. А теперь критические соображения уже не по поводу анти-реалистической эпистемологической установки в целом, а специально по адресу эпистемологического конструктивизма.

Конечно, У.Селларс прав в том, что в познании, в частности, в чувственном опыте нет ничего «данного». Но это не значит, что данности нужно противопоставлять конструкцию. Не следует «миф о данном» заменять «мифом о конструкции». В реальном познании реальность не «даётся», а берётся, извлекается. Но для того, чтобы нечто извлечь, нужно иметь средство извлечения. Этим средством является активная деятельность познающего: изменение, трансформация окружения в случае чувственного опыта, использование разного рода приборов, создание экспериментальных ситуаций в случае научного познания, наконец, конструирование научных теорий, которые можно уподобить сети, забрасываемой в океан реальности, а создание теории уподобить плетению сети  (образ А.Эддингтона). Для того, чтобы обнаружить, открыть нечто реально существующее, исследователь должен знать его характеристики, знать где и как его искать. Эти характеристики формулируются («конструируются») с помощью теории. Но сам реальный объект теория не конструирует. С помощью теории его можно либо открыть (если в теории схвачены реально существующие зависимости), либо не открыть (если теория не соответствует тому, что есть на самом деле). В качестве примеров удачных открытий обычно приводят открытие Нептуна на основании расчетов Леверрье и открытии позитрона, сделанное на основе теоретических выкладок Дирака. Это в самом деле хорошие иллюстрации мысли о том, что реальные объекты, с которыми имеет дело наука, даже на высших ступенях абстракции, не конструируются, а открываются. Этот процесс можно сравнить с географическим открытием. Если последнее совершается не случайно, не наобум, а планомерно и продуманно, то заранее имеется представление о том, где можно искать неизвестную землю, архипелаг, остров, каковы их примерные характеристики. После этого можно пускаться в путешествие и либо открыть, либо не открыть искомое (последнее произошло, например, с Землёй Санникова, которая была многократно описана, но так и не была обнаружена).

Предложенная Т.Куном идея «несоизмеримости» разных парадигм – это тоже новый миф. В действительности никакой несоизмеримости не существует. Это было хорошо показано, в частности, в разработанной И.Лакатосом методологии исследовательских программ. В реальной истории науки, как показал И.Лакатос, разные программы постоянно сравниваются, сопоставляются с точки зрения возможностей расширения опыта, т.е. предсказания новых, неожиданных фактов. Конечно, факты «теоретически нагружены». Но эта «нагруженность» осуществляется в рамках наблюдательных теорий, общих для разных программ. Степень взаимосвязи разных понятий, входящих в теорию, исследовательскую программу, в парадигму, разная. Принятие принципиально новой теоретической концепции вовсе не означает радикального изменения смысла всех теоретических понятий, как утверждает Т.Кун. И, наконец, разные теории, программы, парадигмы разделяют истолкование опыта на уровне здравого смысла.

«Теоретическая нагруженность» фактов означает не их сконструированность, а лишь то, что приятая концептуальная сетка определяет, какие именно характеристики действительности выбираются, считаются важными. Но для того, чтобы такой выбор был возможен, эти характеристики должны существовать на самом деле. Так, например, исследователи обнаружили в Африке народность, в языке которой было всего лишь два слова для обозначения цветов спектра (в отличие от семи в нашем языке): все цвета делились на два класса: тёплые (сюда вошли различаемые нами, но не различаемые представителями данной народности, красный, оранжевый, жёлтый) и холодные (зелёный, голубой, синий, фиолетовый). Отсюда исследователями был сделан вывод о том, что носители данного языка различают лишь два цвета. Проведенные эксперименты с представителями изучавшейся народности как будто бы подтверждали мнение относительно их цвето-восприятия. Эти факты были истолкованы как подтверждение популярной одно время гипотезы «языковой относительности» Сепира-Уорфа, согласно которой средства языка – грамматика и лексика – конструируют ту реальность, в которой живут его носители. В действительности, конечно, никакой конструкции цветов не было. Речь идёт о том, что выделяется и что пропускается в восприятии. Если бы человек воспринимал всю поступающую в его сенсорную систему информацию, он не воспринимал бы ничего и не мог бы ориентироваться в мире. В процессе восприятия происходит отбор поступающей информации с помощью соответствующей системы фильтров, которые известный специалист по проблеме восприятия Р.Грегори называет «перцептивными гипотезами». Язык добавляет ещё одну такую систему. Но для того, чтобы нечто выделять, это нечто должно существовать на самом деле. И ведь деление цветов на холодные и тёплые- это реальность. Поэтому невозможно сказать, что представители африканского племени, о котором идёт речь, выдумали, сфантазировали, сочинили воспринимаемые ими цвета. Другое дело, что они сознательно не воспринимают те цвета спектра, которые привычны для нас (тем не менее они имеют соответствующую этим цветам сенсорную информацию и в определённых условиях могут сознательно воспринимать красный, жёлтый и др. цвета, что было показано). Но и ведь и мы воспринимаем далеко не все возможные цвета. В языке одной из чукотских народностей содержится 22 слова для обозначения белого цвета, и представители этой народности воспринимают эти 22 разновидности белого. Но эти 22 разновидности на самом деле существуют. Тот факт, что мы их не воспринимаем, - особенность нашего языка и культуры. Но если бы это было жизненно необходимо, мы стали бы воспринимать и эти  оттенки белого.

А вот к каким парадоксам приводит конструктивистская установка в эпистемологии.

Радикальный эпистемологический конструктивизм утверждает тезис о том, что действительность есть лишь конструкция, существующая внутри аутопоэтической системы в ответ на некий толчок извне. Но в этом случае возникает странная картина. Анализ такого рода систем должен обосновать конструктивистский тезис о том, что никакой действительности, реальности на самом деле нет, так как то, что мы принимаем за последнюю – лишь продукт действия аутопоэзиса. С другой стороны, разговор об аутопоэтических системах возможен лишь при условии понимания этих систем как реально существующих в реальном окружении и при взаимодействии с последним. Получается, что «мир находится в мозгу, а мозг в мире». Я уже не говорю о том, что невозможно понять внутренние перестройки в такого рода системах, если не учитывать необходимости получения информации из внешнего мира. Нужно сказать, что кантовский конструктивизм (на который любят ссылаться сторонники данной точки зрения) является гораздо более последовательным. Ибо Кант принципиально не смешивал эмпирическую установку обычной жизни и научного познания с трансцеденталистской установкой и считал невозможным исследовать трансцендентальный вопрос о возможности познания с естественно-научных позиций. Но именно это и пытаются делать исследователи, разделяющие точку зрения радикального эпистемологического конструктивизма.

Что касается социального конструкционизма, то он тоже не может свести все реальные процессы к конструкции. Ибо вынужден исходить из того, что реально существуют социальные процессы, конструирующие познание, знание, мир субъективности. Реально существуют люди, вступающие между собою в деятельностно-коммуникативные отношения. Существуют созданные людьми предметы, в которых объективированы социальные и культурные смыслы. Но тогда непонятно, почему нужно отказывать в реальном существовании природным процессам. Чем они хуже социальных? К тому же, если считать, что все модели реальности – лишь продукт социальных отношений и в подлинном смысле слова знаниями не являются, тогда и саму концепцию социального конструктивизма нужно считать продуктом социальных взаимоотношений, продуктом переговоров и сделок между разными группами исследователей, а не попыткой нечто понять, познать.

Я отмечал, что эмпиристский анти-реализм в отличие от эпистемологического реализма замыкает исследователя в наличном опыте и не ориентирует на его радикальное расширение. Однако анти-реалисты – эмпирики всё же исходят из того, что познание связано с постижение чего-то существующего, пусть даже в виде чувственных данных, лабораторных ситуаций, средств измерения и т.д. Что же касается эпистемологических конструктивистов, то если они последовательны, то не могут объяснить, почему нужно переходить от одной конструкции к другой – ведь с их точки зрения вне конструкции вообще ничего не существует. Разве что считать построение новых конструкций своеобразной игрой, имеющей чисто эстетический смысл – к похожей мысли в своё время пришёл П.Фейерабенд.

 

 

Конструктивный реализм

 

Концепция конструктивного реализма представляется мне наиболее перспективной и современной. Это не просто разновидность эпистемологического реализма. Это целая программа исследований познания, подкреплённых экспериментами, программа, серьёзно повлиявшая на когнитивную науку в целом и определившая третий, современный этап  её развития. Эта позиция в некоторых отношениях снимает старое противостояние реализма и конструктивизма.

Попытаюсь выделить некоторые моменты конструктивного реализма как эпистемологической позиции.

1. На становление этой позиции в эпистемологии и науках о человеке серьёзно повлияли работы по исследованию восприятия, предпринятые в 70-ые и 80-ые гг. прошлого столетия известным американским психологом Дж. Гибсоном. [35]

Концепция Дж. Гибсона – это не просто одна из психологических теорий восприятия (а таких теорий на протяжении последних трёхсот лет было великие множество). Можно с полным основанием утверждать, что это революция в данной области.

Все исследователи восприятия считали его результатом соединения неких элементарных единиц чувственности: ощущений, чувственных данных. Для эмпириков-сенсуалистов это происходит как бы стихийно, без активности субъекта (опыт сам создаёт ассоциации ощущений). Для интеллектуалистов субъект играет активную роль в восприятии, в известном смысле строит, конструирует его, обрабатывая сенсорную информацию с помощью определённых правил, стандартов, эталонов. Одним из родоначальников последнего подхода был Г.Гельмгольц, который уподоблял восприятие «бессознательному умозаключению». А в 60-ые гг. 20 века, когда когнитивная психология стала интенсивно развиваться, и начался первый этап когнитивной науки в целом, идея о том, что построение восприятия предполагает деятельность мозга на основе ментальных репрезентаций и что восприятие по существу является разновидностью мышления, стало почти общим местом, как говорится, «навязло в зубах».

Эмпиристский сенсуализм и интеллектуализм в понимании восприятия – это противоположные позиции, исключающие друг друга. Между тем, они разделяют одну общую предпосылку, которая казалась настолько очевидной, что никем не оспаривалась. Эта предпосылка включает в себя два пункта. Первый пункт. Предполагается, что в процессе восприятия субъект имеет дело с данными сознания и остаётся замкнутым в рамках сознания (хотя в одном случае субъект понимается как более или менее пассивный регистратор данности, а в другом как активный конструктор, сознание в свою очередь может пониматься как особая реальность или же сводиться к деятельности мозга). Внешний мир - это своеобразный пусковой механизм. Он причинно воздействует на органы чувств, оставляя определённые «следы», а в дальнейшем выключается из игры. Сознание (а, значит, как это ясно сегодня, определённые процессы в мозгу) имеет дело только с этими «следами». Однако, если дело обстоит так - а иначе и быть не может, считали в течение нескольких столетий психологи и многие философы, -  то непонятно, как воспринимающий субъект может иметь дело с реальностью: ведь непосредственно ему дан не внешний мир, а его собственные субъективные состояния, которые могут быть и не похожи на то, что существует вне сознания. Вот второй пункт предпосылки, который тоже неявно принимался всеми исследователями восприятия.  Упомянутые «следы» – это идеальные образования, из которых или на основе обработки которых возникает  другое идеальное образование, своеобразная «идеальная вещь», называемая восприятием. Этот «идеальный предмет» (в англо-язычной философской литературе в 20 веке это называлось «перцептом») затем каким-то неясным образом сопоставляется с реальностью, «проектируется» на неё.

Дж. Гибсон отказался от обеих составляющих неявной предпосылки в исследовании восприятия. Исходный пункт его теории – восприятие это не обработка «следов» воздействия внешнего мира на сенсорную систему, а взаимодействие воспринимающего с внешним миром. Только в рамках такого взаимодействия оно и может существовать. И восприятие – не «идеальный предмет», имеющийся во «внутреннем мире» сознания, не «вещь», а процесс. Это процесс извлечения информации из внешнего мира. Восприятие не конструируется, но и не даётся. Оно извлекается из мира активными действиями воспринимающего. Поэтому можно что-то воспринять и что-то не воспринять. Можно воспринимать лучше и хуже. Но действия, обеспечивающие восприятие, это не действия сознания и не деятельность мозговых механизмов (хотя без работы мозга восприятие невозможно), а реальные действия воспринимающего субъекта с его окружением. Поэтому в восприятие включено не только сознание, и не только сенсорная система плюс мозг, а всё тело воспринимающего и та часть окружения, которая взаимодействует с субъектом в данном процессе. Восприятие – не явление сознания, а событие в реальном мире, необходимая составляющая жизни.

Извлекаемая информация - в отличие от сенсорных сигналов, которые с точки зрения старых концепций восприятия порождают отдельные ощущения - соответствует особенностям самого реального мира. Ощущения, которые якобы вызываются отдельными стимулами и которые с точки зрения старой философии и психологии лежат в основе восприятия, не могут дать знания о мире. На самом деле таких ощущений просто не существует. Это миф традиционной философии и психологии. Между тем, восприятие, понятое как активный процесс извлечения информации, презентирует субъекту те качества самого внешнего мира, которые соотносимы с его потребностями. Постулированные традицией ощущения не могут развиваться, не могут возникать новые их виды. Между тем, извлекаемая в восприятии информация становится всё более тонкой, совершенной и точной. Учиться воспринимать можно всю жизнь.

Нельзя понять, например, зрительное восприятие, если мы исходим из анализа процессов распространения света как они истолковываются в физике, в частности, в квантовой механике. Ибо в случае действительного зрения (а не того, как оно традиционно изучалось в психологии) происходит восприятие объектов, соотносимых по размеру с телом воспринимающего и включённых в его жизнедеятельность. Гибсон отличает физический мир от окружающего мира – последний имеет своеобразную онтологию, отличную от онтологии физики и даже свои законы распространения света (т.н. «экологическая оптика»).

Принципиальная идея Дж. Гибсона состоит в том, что каждое живое существо выделяет в мире именно то, что соответствует возможностям его действия. У разных типов живых существ эти потребности и возможности существенно отличаются.

Реальность многообразна и многослойна, и познающее существо имеет дело только с некоторыми её характеристиками. Так, например, человек, сидящий и работающий за столом, собака, подбежавшая к хозяину и улегшаяся под столом, и таракан, огибающий ножку стола, воспринимают один и тот же предмет - стол. Но воспринимают они его по-разному. Для собаки  стол не существует как то, что может использоваться для еды или написания текстов, таракан, по-видимому, не может воспринять стол  в его целостности. Все эти существа живут в мире, в котором существует стол, но они воспринимают его в соответствии со своими возможностями действия (можно сказать, в соответствии с своими онтологическими схемами). Если существуют инопланетные разумные существа, то можно полагать, что они будут воспринимать и постигать мир, в том числе и наше земное окружение, иным образом, чем мы. Если бы были существа, размеры которых сопоставимы с размерами элементарных частиц, они смогли бы непосредственно воспринимать эти частицы, что невозможно для человека.

Ряд современных исследователей, отталкиваясь от идей Гибсона (сегодня в когнитивной науке возникло целое движение гибсонианцев и неогибсонианцев), развивает понимание познания как деятельности в рамках теории динамических когнитивных  систем. Познание с этой точки зрения - это не что-то, происходящие "внутри" познающего существа, а динамический процесс, в котором психика, тело познающего существа и окружающий реальный мир - это лишь три аспекта некоей единой деятельности. Идущее от Декарта резкое противостояние "внутреннего" и "внешнего" снимается. Познание со всеми своими конструкциями имеет дело именно с реальностью. Вместе с тем познающее существо "вырезает" из реальности именно то, что соотносимо с его деятельностью. Именно в этом направлении ряд исследователей связывают современный этап развития когнитивной науки.[36].

2. Понимание роли деятельности как способа контакта с миром влечёт ряд важных методологических следствий. Вот одно из них. Если понимать познание как основанное на регистрации того, что дано в опыте, то ряд эпистемологических, логических и методологических проблем не поддаётся решению. К числу их относится, например, проблема оправдания индукции: каковы основания считать, что те регулярности, которые до сих пор встречались в опыте, будут присутствовать в нём в дальнейшем? Действительно, если предполагать, что познающий просто пассивно фиксирует чувственные данные, то на вопрос, как можно обнаружить необходимые связи в изучаемой предметной области, не существует ответа. Повторение опыта не даёт гарантий обнаружения таких связей, к тому же непонятно, как много таких повторений необходимо. Но если учесть, что в действительности опыт не даётся, а извлекается в процессе активного деятельностного контакта с миром – в случае науки речь идёт об эксперименте, если исходить из того, что познающий  - это не внешний регистратор того, что происходит в мире, а сам через посредство деятельности включён в объективные процессы, то деятельностное воспроизведение определенного эффекта является гарантией выявления необходимых связей. Поэтому научные исследования должны ориентироваться не на собирание бесконечного количества фактов, а на экспериментальное воспроизводство определённых зависимостей (повторение экспериментов в этом случае диктуется не идеологией эмпиристского индуктивизма, а необходимостью устранения внешних привходящих факторов).

3. Ряд современных специалистов по философии науки[37] считают, что именно возможность экспериментального манипулирования ненаблюдаемыми объектами (измерение координат или импульса элементарных частиц и т.д.) является подтверждением их реального существования.

4. В науках о человеке исследователь имеет дело с такой реальностью, которая производится и воспроизводится человеческой деятельностью и вне этой деятельности не существует. Точка зрения социального конструкционизма в психологии (восходящая к Л.С.Выготскому), согласно которой высшие психические функции человека, включая сознание и структуру «Я», обусловлены культурно-исторически и возникают в процессе коммуникации и совместной деятельности, разделяется многими современными исследователями. Важно однако иметь в виду, что возможны два понимания социального конструкционизма. Одно из них, о котором я писал выше, связано с анти-реалистическим и релятивистским понимание познания и сознания. Но существует и другое понимание социального конструкционизма, когда он вполне совместим с позицией конструктивного реализма. Второе понимание, например, разрабатывает известный английский философ и психолог Р.Харре, который, с одной стороны, признан в качестве одного из классиков социального конструкционизма, а с другой, является реалистом в эпистемологии и философии науки. [38]

Интенсивно развивающиеся сегодня изучение коллективной познавательной деятельности как социально и культурно обусловленной могут быть поняты в рамках концепции конструктивного реализма. Ибо это исследование исходит из реального существования исторически меняющихся систем коллективной деятельности и коммуникации, из реального существования индивидов, включённых в эти системы. Индивидуальное познание понимается в качестве компонента коллективного познавательного процесса. Другой индивид, без взаимодействия с которым невозможен мой познавательный процесс - это не конструкция моего сознания (или моего мозга, как сказали бы радикальные эпистемологические конструктивисты), а в некотором смысле часть меня самого. Без него я не был бы самим собою, не существовало бы моего Я, не было бы возможно и познание в его специфически человеческих формах.

Согласно позиции конструктивного реализма Я во всех своих ипостасях, в том числе и в качестве познающего, может быть понято как существующее исключительно в социальных коммуникациях, т.е. как продукт и одновременно условие социально-культурного конструирования. Это не означает, что субъективная реальность и Я фиктивны. Нет, они вполне реальны, однако это особый тип реальности.

Очень важно иметь в виду, подчёркивает Р.Харре, что субъективная реальность - это не просто нечто непосредственно данное и переживаемое, а нечто осмысленное. Именно осмысленность переживаний, приписывание им определённых значений и конституирует субъективность.[39] Этот факт был хорошо понят Кантом. Вопрос в том, откуда берётся эта осмысленность. Р.Харре связывает эту осмысленность (вслед за Л.Витгенштейном) с овладением индивидом системой коллективных значений - как языковых, так и практических. При этом многие субъективные переживания в качестве условий своего существования предполагают не только наличие социальных значений, но также и специальную деятельность по их "обговариванию" с другими людьми, в процессе которой устанавливается, какое именно значение следует приписать данному переживанию. Именно в этом коммуникативном процессе они окончательно "доопределяются". Это относится и к познанию, как индивидуальному, так и коллективному.

Но если Я как относящееся к эмпирическому индивиду может быть понято как результат коммуникаций и совместной деятельности, как нечто сконструированное в ходе этих процессов (современные психологи называют это "Я-концепцией"), то как быть с другим Я - тем, которое может сделать "Я-концепцию" предметом собственной рефлексии? То, что эмпирическое Я - это некая конструкция, хорошо понимал Кант. Правда, для него эта конструкция осуществляется не в процессе социальных коммуникаций и не в ходе взаимодействий индивида с другими людьми, а силами самого индивидуального сознания. Но Кант обращал внимание также на другое обстоятельство: Я, которое делает эмпирическое Я предметом своей познавательной рефлексии (первое Я и есть по Канту Трансцендентальный Субъект), не может быть продуктом конструкции, ибо само является носителем конструктивной деятельности. Трансцендентальное Я по Канту не может быть собственным познаваемым объектом, так как это привело бы к парадоксу. Поэтому оно непознаваемо и относится к миру вещей в себе. Как быть с этим рефлектирующим Я? Можно ли понять его также как продукт конструктивной деятельности?

Согласно Р.Харре это можно сделать. Но и в этом случае речь должна идти о коллективной коммуникативной деятельности.

Р.Харре считает, что рефлектирующее Я, которое он предпочитает называть собственным, или внутренним Я (в отличие от эмпирической "Я-концепции") может быть уподоблено своеобразному теоретическому понятию. Так же, как теоретические понятия (вроде понятия поля или понятия кванта, или понятия энергии) не имеют эмпирических, опытно данных референтов, собственное Я не презентировано сознанию индивида в качестве особого объекта. Оно не может быть объектом познания, хотя каждый акт познания предполагает его. Так же, как теоретическое понятие помогает осмыслению эмпирического опыта, с которым имеет дело наука, собственное Я служит осмыслению мира индивидуального сознания, установлению в нём синхронического и диахронического единства. В этом отношении оно похоже на Трансцендентальное Я Канта. Вместе с тем это всё же не Трансцендентальное Я. Ибо оно как особая реальность полагается культурой и является общим для всех представителей данной культуры. Но в другой культуре, в других социальных условиях собственное Я может не существовать вовсе. С точки зрения Р.Харре существование собственного, или внутреннего Я характерно для западноевропейской культуры как культуры саморефлексии и культивации "внутреннего мира".

5. Некоторые наши исследователи утверждают, что термин «конструктивный реализм» является оксюмороном, соединением несоединимого. Это, конечно, не так. Ибо в действительности любая конструкция предполагает реальность, в которой она осуществляется и которую она выявляет и пытается трансформировать. С другой стороны, реальность выявляется, актуализируется для субъекта только через его конструктивную деятельность.

Сконструированность не обязательно означает нереальности того, что построено. Если «Я», личность, идентичность -  это социальные конструкции, из этого вовсе не следует их нереальность. И стол, за которым я сижу, тоже построен, сконструирован. Однако он не перестаёт от этого существовать. Феномен «Я» возникает в определённом возрасте и в определённых культурно-исторических условиях. Но когда «Я» возникло, оно становится реальностью, при этом такой, в которой далеко не всё ясно как самому его носителю, так и другим. Можно сказать, что все социальные институты есть продукт человеческой деятельности, т.е. в некотором смысле конструкции. Но из этого не следует их нереальность. Человек вообще создаёт такие предметы (как материальные, так и идеальные), которые как бы выходят из под его контроля и начинают жить вполне самостоятельной реальной жизнью. Это и социальные институты – и поэтому можно и нужно изучать их структуры, строить о них теории. Это и субъективный мир человека – предмет психологических исследований, как теоретических, так и экспериментальных. Это мир идеальных продуктов человеческого творчества, развивающийся по своим особым законам, как показал ещё Поппер. Эти идеальные предметы до такой степени отделяются от породившего, сконструировавшего их творца, что сегодня многие считают бессмысленным ставить вопрос об их авторстве.

Таким образом, реальность должна пониматься как многослойная и многоуровневая. Разные уровни не сводимы друг к другу, хотя между ними есть отношения зависимости. Способы существования разных уровней различны. Поэтому можно говорить о существовании «разных миров», каждый из которых реален и связан с другими. Физический мир, например, это не только микромир, но и макромир: мир деревьев, животных, людей, столов и стульев. Сказать, что стул не существует, что это наша иллюзия, что имеется только некоторая концентрация атомов и элементарных частиц в определённой области пространства и  времени было бы в высшей степени странно (хотя некоторые физики утверждали именно это). Существуют числа, теории, идеи, хотя это уже другой способ существования [40]. Существует субъективный мир, и это тоже реальность, хотя иного рода, чем реальность физического рода. Поэтому я могу рефлексировать над собственными переживаниями, т.е. пытаться осознать и познать их (иной раз неудачно), и исследователь-психолог может изучать мои психические процессы со стороны, конструировать теории в этой связи, проводить эксперименты. Но субъективная реальность как объект изучения не конструируется процессом её исследования. Она в значительной мере конструируется социальными коммуникациями, но это уже другой вопрос: одно дело, как она возникает и существует, другое дело, как она исследуется.

В рамках эпистемологической установки конструктивного реализма развиваются и другие популярные сегодня теории: концепция общества как коммуникативной системы Н.Лумана [41], акторно-сетевая теория Б.Латура (который не так давно был сторонником социологического конструктивизма в его субъективистском варианте) [42] культурно-историческая теория деятельности финско-американского психолога Ю.Энгештрёма[43]/, между прочим, признающего влияние на его концепцию деятельностных разработок, осуществленных в нашей философии и психологии советского периода, в частности, в работах Э.В.Ильенкова и А.Н.Леонтьева. Действительно, разработка деятельностного подхода в философии, методологии, науках о человеке имеет большую традицию в нашей стране. Достаточно назвать имена Э.В.Ильенкова, Г.П.Щедровицкого, В.С.Стёпина, И.С.Алексеева, С.Л.Рубинштейн, А.Н.Леонтьев, П.Я.Гальперин, В.В.Давыдов и др. Сегодня эти разработки, которые можно истолковать именно в духе конструктивного реализма, востребованы современной эпистемологией, когнитивной наукой, науками о человеке. Развитие этих исследований в современном контексте имеет хорошие перспективы. [44]

 

          *                                   *                          *   

 

 

Сегодня в связи с развитием нанотехнологий проблема взаимоотношения природных и социально-культурных,  естественных и искусственных процессов, органического развития и человеческого конструирования является одной из наиболее острых – не только в теоретическом, но и в плане сугубо практическом, в отношении возможных последствий применения нанотехнологий для человека, в том числе последствий весьма опасных. Дело в том, что нанотехнология начинает конструировать предметы и материалы, оперируя теми единицами реального мира (атомы, элементарные частицы), которые философы-эмпирики считали логическими конструкциями из чувственных данных, а конструктивисты простыми фикциями. Естественно, что  для эпистемологического конструктивизма проблемы взаимоотношения естественного и искусственного не существует, так как для него не существует естественного. Между тем, энтузиасты нанотехнологий предлагают понять человека как Космиурга, как конструктора реального Космоса. Эта конструктивистская научно-техническая и социальная установка в случае её принятия угрожает подорвать бытийные основания человека, его деятельности и познания. Это весьма современная проблематика, которую нужно обсуждать.

А вот ещё одна  остро обсуждаемая проблема, которая имеет смысл только с точки зрения конструктивного реализма.

Ряд учёных и философов разрабатывают проект трансформации человеческой телесности с помощью генетической инженерии и нано-технологий и конструирования новых физических и психических характеристик человека. Некоторые из них даже думают о том, что можно серьёзно удлинить продолжительность человеческой жизни, а в перспективе сделать человека бессмертным. При этом признаётся, что в случае реализации этого проекта человек в привычном смысле слова исчезнет, а его место займёт некое супер-человеческое или пост-человеческое существо. Возникло движение трансгуманистов, утверждающих, что смысл существования человечества состоит в создании условий для появления пост-людей. Это утопия, но как в своё время заметил Н.Бердяев: «опасность утопии в том, что она может осуществиться».

Какова может быть роль философии в этой ситуации? Существует мнение о том, что сегодня философия должна превратиться в своеобразную «экспериментальную метафизику» и «экспериментальную эпистемологию», которая разрабатывает концептуальные основания для искусственного конструирования новых «жизненных миров», новых типов сознания и познания, новых человеческих существ, в том числе и тех, кого называют пост-людьми, и которые не обязательно будут похожи на людей, существовавших до сих пор. В соответствии с этими взглядами главная функция философии и культуры в целом – это творческое конструирование как самоцель безотносительно к существующим моральным и другим ценностям и способам само-понимания.

В действительности реализация идеи человеческого бессмертия, которой вдохновляются трансгуманисты, привела бы к тому, что все основные культурные ценности, предполагающие любовь, мужество, заботу (о детях, стариках, ближних), готовность к самопожертвованию и др. стали бы ненужными. Исчезновение смысла смерти привело бы к исчезновению смысла жизни. То, что выглядит как реализация вековечной мечты– обретение бессмертия – привело бы по сути дела к самоубийству человечества. Пост-человек и стал бы таким убийцей. Роль философии в связи с обсуждаемыми проектами состоит в том, чтобы критически оценить приобретения и потери в случае их реализации (даже частичной), в том, чтобы выявить возможные угрозы для существования человека и его культуры в случае бездумного и ничем не ограниченного экспериментирования с человеческим телом и мозгом. Философия может играть практическую роль в критической рефлексии над данной ситуацией и в оценке возможных путей трансформации человека.

Но это можно делать только при условии признания того обстоятельства, что наша деятельность вписана в реальность и пытается  её трансформировать. Не всякое трансформирование возможно, и не всякое возможное желательно.

Человек стоит сегодня перед открытием новых горизонтов своей конструктивно-проективной деятельности и вместе с тем перед лицом новых опасностей. Обсуждение этой новой проблематики, которая имеет прямое отношение к будущему человека, предполагает, что человек не существует вне мира, а вписан в него и должен считаться с сложностью, а в ряде случаев и непредсказуемостью тех процессов, в которые он пытается вмешиваться. Чисто инженерный, наивно технократический подход и опасен, и невозможен.

Таким образом, конструктивный реализм – это и есть современная философская установка, соответствующая той ситуации, которая создана развитием науки, техники и коммуникационных процессов.



[1] Как считал античный софист Протагор, напоминающий некоторых современных философов, «как кому что кажется, так оно и есть». Платон противостоит Протагору.

[2] Как известно, ещё Аристотель сказал, что нет науки более увлекательной и менее полезной, чем философия.

[3] Goodman N. Fact, Fiction and Forecast. Cambridge, M., 1983

[4] Dummett M. Truth and Other Enigmas. L. 1978

[5] Glasersfeld E. von. Radical Constructivism. A way of Knowing and Learning. "Studies in Mathematics Education". Series 6, L.-Washington, 1996 .

[6] Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983

[7] Searle J. The Rediscovery of the Mind. Cambridge, M., 1992

[8] Kripke S. Naming and Necessity. Oxford, 1980

[9] Churchland P. Scientific Realism and the Plasticity of Mind. Cambridge, 1979

[10] Dretske F. Knowledge and the Flow of Information. Oxford, 1981

[11] Millikan R. Language, Thought and Other Biological Categories. Cambridge, M., 1984

[12]  Putnam, H.: Sense, nonsense, and the senses. The Journal of Philosophy 91 (1994) 445-518

 

[13]  Vollmer, G.: Evolutionäre Erkenntnistheorie, Stuttgart: 1975. См. также Меркулов И.П. Эпистемология. Т.2, М.2006

[14]  Putnam H. Realism and Reason. Cambridge, M., 1983

[15] Harré, R.: Varieties of Realism: A Rationale for the Natural Sciences. Oxford 1986:

[16] Hacking, I.: Representing and Intervening. Cambridge - New York 1983:

[17] Lenk, H.: Grasping Reality. An Interpretation-realistic Epistemology. Singapore 2003

[18] Bridgman P. The Logic of Modern Physics. N-Y, 1927

[19] Кун Т. Структура научных революций. М., 1975

[20] Bloor D., Barnes K. and  Henry J. Scientific Knowledge: A Sociological Analysis. Chicago, 1996.

[21] Sellars W. Science, Perception and Reality. L., 1963.

[22] Деррида Ж. О грамматологии. М., 2001

[23]. См. Лекторский В.А. Кант, радикальный эпистемологический конструктивизм и конструктивный реализм. «Вопросы философии», 2005, № 8..

[24] См. Foerster H. von. Sict und Einsicht. Versuhe zur einer operativen Erkenntnistheorie. Braunschweig/Wiesbaden. 1985

[25]  Gergen K. J. Realities and relationship: Soundings in Social Constructionism. Cambridge, 1994.

22. Лекторский В.А. Философия, когнитивная наука и искусственный интеллект //Искусственный интеллет: междисциплинарный подход (под ред. Д.И.Дубровского и В.А.Лекторскогно). М., 2006. Лекторский В.А. Философия и исследование когнитивных процессов //Когнитивный подход: философия, когнитивная наука, когнитивные дисциплины (под ред. В.А.Лекторского). М., 2007

[27] Millikan R. Cutting Philosophy of Language Down to Size //Philosophy at the New Millenium. Cambridge. 2001

[28] Harre R. Varieties of Realism: A Rationale for the Natural Sciences. Oxford 1986:

[29] Между прочим, если исходить из знаменитого определения существования, данного У.Куайном («существовать значит быть значением связанной переменной»), то различие между идеальными, т.е фиктивными объектами, и объектами реальными пропадает. См. Quine W.V. Ontological Relativity and Other Essays. N.Y., L., 1969

[30] Серьёзное отличие современного эпистемологического конструктивизма от гегелевского и от конструктивизма неокантианцев заключается в том, что сегодня эпистемологические конструктивисты, как правило, являются релятивистами, какими, конечно, не были ни Гегель, ни неокантианцы.

[31] Правда, есть существенное отличие старого эссенциализма от современного. Первый полагал, что можно получить абсолютное и не корректируемое знание о реально существующих сущностных зависимостях. Сегодня ясно, что такого не исправляемого и не ревизуемого знания нет. Наши гипотезы об объективных зависимостях могут не подтвердиться. Они могут быть в чём-то скорректированы, изменены. Но это не отменяет той важной особенности познания, что оно всегда исходило и будет исходить из поиска такого рода реальных зависимостей и что ему удаётся находить такого рода необходимые связи.

[32] Putnam H. The Meaning of “Meaning” //Putnam H. Philosophical Papers. Vol. II. Mind, Language and Reality. Cambridge, M., 1975

[33] Goldman A. Epistemology and Cognition. Cambridge. M., 1986

[34] Gettier E. Is Justified True Belief Knowledge? // Analysis. 23, N.Y., 1972, pp. 121-123

[35] Гибсон Дж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988

[36] См., например, E.Thelen and L. Smith. A Dynamic Systems Approach to the Development of cognition and Action. Cambridge, 1994, R.Port and T.Van Gelder (eds) Mind as Motion: Dynamics, Behavior, and Cognition. Cambridge, 1995. В этом же направлении идут поздние работы Ф.Варелы. См. F.Varela, E.Thompson, E.Rosh. The Embodied Mind. Cognitive Science and Human Experience. Cambridge, 1991.

[37] Hacking, I.: Representing and Intervening. Cambridge - New York 1983:

[38] Harre R. Personal Being. Cambridge (Mass), 1984

[39] Harre R., Gillett G. The Discoursive Mind. L., 1994

[40] То, что теории строятся, а идеи разрабатываются, самоочевидно. Что касается происхождения чисел, то  это как раз не самоочевидно и до сих пор является предметом дискуссий разных направлений в философии математики.

[41] Луман Н. Общество. М., 2005

[42] Latour B. Reassembling the Social. An introduction to Actor-Network Theory. Oxford, 2005

[43] Engeström Y. Developmental Work Research. Expanding Activity Theory in Practice. Berlin, 2005

[44] См. также Столярова Е. Реляционная онтология Уайтхеда и её конструктивистская интерпретация. «Вопросы философии», 2008, № 12.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором