Имя:
Пароль:

На печать

Илья Бражников
ПУТЁМ АНГЕЛА

...angelus enim Domini descendit de caelo et accedens revolvit lapidem...

Мф. 28: 2

Ангел, отваливающий камень от гробницы Господа Исуса Христа, совершает действие, имеющее одновременно и революционную, и эсхатологическую смысловую динамику. В первом случае обыкновенное возвратное действие (приваленный камень отваливается) получает дополнительные значения «освобождения», «открытия пути», «воскресения», во втором – уже намечаются значения «откровения», «явления», закладывается прообраз воскресения из мертвых.

Сегодня приходится признать, что понятие «революция» относится к числу таких категорий, смысл которых, совсем недавно казавшийся ясным до самоочевидности, в начале XXI века сильно затемнен. Впрочем, и та, существовавшая ясность, надо признать, была во многом обманчива. Но уж теперь, во всяком случае, никому не понятное слово это зачастую действует на "экспертов" как красная тряпка на быков: едва завидев впереди какое-то красное пятно, они уже готовы ринуться в бой и растерзать любого, кто попадётся на пути. Однако, "экспертам", дабы отличаться от быков, прежде чем браться за перо, следовало бы уметь разбираться в том, что за тряпкой машут перед их носом и для чего это делают. А повторение всем известных мифов и публицистических жупелов (вроде тех, о которых пойдет речь ниже) отнюдь не способствует разъяснению вопроса.

В кругах консервативных монархистов распространена легенда, созданная, судя по всему, в недрах германских спецслужб (или в спецлабораториях Ватикана) в качестве «противоядия» идеям Французской революции. Пропагандистская цель этой легенды незамысловата: для оправдания, сохранения и придания «веса» буржуазному социальному укладу, для придания институту собственности «священного» характера, этот несправедливый, ничего не имеющий общего с христианством строй связывают напрямую с Божественным миропорядком, а любые попытки борьбы с ним (в том числе – социальную революцию) изображают в предельно негативном свете, увязывая их с ветхозаветной апокрифической метафизикой книги Еноха.

Вот и автор Правой.ру Петр Мультатули откликнулся на своей веб-страничке на идеологические манифесты Новой Правой статьей "Заигрывание с революцией", повторив азы этой пропаганды: «Первым революционером, — пишет он, полемизируя с нашей статьей «Консервативная Европа и скифская революция», — был не ангел Господень, а враг рода человеческого сатана, восставший против Бога, соблазнивший часть ангелов, и, как известно, низвергнутый вместе с ними с Неба». «Наиболее опасной, — продолжает Мультатули, — мне кажется, является попытка оправдать революцию с позиций христианства. Изобразить, как уже пытались это сделать большевистские провокаторы, Христа первым «коммунистом», или «революционером». Подобная мысль чрезвычайно опасная подмена».

Вынужден разочаровать Петра Валентиновича: изображение Христа революционером отнюдь не большевистская провокация. Вспомним хотя бы начало одного некогда очень известного романа: «Артур сидел в библиотеке духовной семинарии в Пизе и просматривал стопку рукописных проповедей… Отец ректор, каноник Монтанелли, перестал писать и с любовью взглянул на черную голову, склонившуюся над листами бумаги». Артур – будущий революционер, «Овод». Он не семинарист, но активный читатель семинарской библиотеки. На него с отеческой любовью смотрит учитель-священник. Но вскоре окажется, что он является отцом юноши и в прямом смысле этого слова. Вспомним и самую душещипательную сцену романа – разговор теперь уже кардинала Монтанелли с социалистом Артуром. Весь драматизм ее в том, что социалист-революционер – незаконный сын кардинала.

В этом конфликте скрыта историческая правда. Пламенные революционеры, получив зачастую семинаристское образование, становились своеобразными священниками пролетариата. Католицизм буквально порождал социализм. Однако, долго не признавал своего отцовства.

Или возьмем другой диалог из того же романа:

«Куда зовет тебя твое сердце?» – спрашивает Монтанелли.

«Артур поднялся и ответил торжественно, точно повторяя слова катехизиса:

— Отдать жизнь за Италию, освободить ее от рабства и нищеты, изгнать австрийцев и создать свободную республику, не знающую иного властелина, кроме Христа!

— Артур, подумай, что ты говоришь! Ты ведь даже не итальянец!

— Это ничего не значит. Я остаюсь самим собой. Мне было видение, и я исполню волю Господа.

Снова наступило молчание.

— Ты говоришь, что Христос... — медленно начал Монтанелли.

Но Артур не дал ему докончить:

— Христос сказал: "Потерявший душу свою ради меня сбережет ее"».

Цитаты можно продолжать. Очевидно, что для Артура Христос и революция – синонимы. Молодой Артур столь же ревностный католик, сколь ревностный и революционер. Действительно, среди тех, кто боролся за объединение Италии, активнейшую роль играли христиане. Но можно идти и дальше в глубь веков: в первые века христианства даже простой выбор папы мог вести к социальной революции, и они происходили и в IX, и в IV веках, и раньше. Таким образом, можно говорить о целой революционной традиции в католичестве.

Но можно идти и ещё дальше – к тексту самого Евангелия в его латинском переводе.

В самом термине «революция» (лат. revolutio – откат, отворот) заложена семантика возврата, повторения. Глагол volvo (volvī, volūtum, ere) означает катать, катить, сбрасывать, кататься, валяться. Он очевидным образом связан с velo ( vēlo, āvī, ātum, āre) — закрывать, покрывать, окутывать, закатывать. Revolvo дает: катить назад (откатывать); проходить в обратном направлении, вновь разжигать, снова разворачивать, опять раскрывать, перечитывать. Revelo соответственно: открывать, обнажать; раскрывать, разоблачать, разъяснять. Revelatio – Откровение, точный перевод греческого «апокалипсиса». Таким образом, полное совпадение семантики двух этих родственных корней (vel- и volv-) происходит в значениях раскрытия, разворачивания.

Революция, по точному смыслу слова, — это пере-ворот, который, однако, следует понимать не как необратимую перемену верха и низа, но скорее как оборот колеса, при котором то, что поворачивается, то, что вовлечено в оборот, всегда возвращается в исходное положение. В Александрийской библиотеке все книги представляли собой свитки, и чтобы прочитать книгу, необходимо было развернуть свиток. Процесс разворачивания назывался по-латыни эволюция, а обратный процесс сворачивания — революция. Revolutio, таким образом, родственно revelatio, и смысл этот можно понять как обнажающее, снимающее покровы, открывающее истинное положение вещей возвращение к первоначалу.

Вульгата дает ряд интересных случаев употребления revelo и revolvo. В Евангелии от Луки (наиболее богатом на словоформы с искомым корнем), когда Христу дают книгу пророка Исайи, говорится, что Он раскрывает ее: ut revolvit librum (4: 17). В другом месте Христос радуется, что Господь утаил истину от мудрых, но открыл ее (греч. απεκα’λυψας) младенцам: abscondisti haec a sapientibus et prudentibus et revelasti ea parvulis (10: 21). В Новом Завете вообще часто говорится об «откровении», и это, как правило, различные формы от revelatio, например: lumen ad revelationem gentium et gloriam plebis tuae Israhel (Лк. 2: 32: свет к откровению язычникам и славу народа Твоего Израиля). В Синодальном переводе, кстати, «откровение» здесь (греч. αποκα΄λυψιν) заменено на «просвещение». О смысле и последствиях такой подмены мы будем говорить позже. Или, известное изречение Христа: nihil autem opertum est quod non reveletur neque absconditum quod non sciatur (Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы Лк. 12: 2). В Первом послании Коринфянам ап. Павла слово «откровение» оказывается синонимом «явления» — второго пришествия Христа: ita ut nihil vobis desit in ulla gratia expectantibus revelationem Domini nostri Iesu Christi (Так что вы не имеете недостатка ни в каком даровании, ожидая явления Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор. 1: 7).

Наконец, наверное, самый интересный для нас случай: у Матфея Ангел отваливает камень от гробницы Христа: et ecce terraemotus factus est magnus angelus enim Domini descendit de caelo et accedens revolvit lapidem et sedebat super eum ( И вот, сделалось великое землетрясение, ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем; Матф. 28:2). Как несложно убедиться, по отношению к отваливаемому камню здесь употребляется та же словоформа, что и в Лук. 4: 17, где Христос открывает книгу. Ср. в других Евангелиях: у Луки пришедшие на место погребения жены-мироносицы invenerunt lapidem revolutum a monument — нашли камень отваленным от гроба, Лк. 24:2); у Марка, 16:3-4: et dicebant ad invicem quis revolvet nobis lapidem ab ostio monumenti et respicientes vident revolutum lapidem erat quippe magnus valde и говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба? И, взглянув, видят, что камень отвален; а он был весьма велик. Характерны и соответствующие греческие глаголы, все «апокалиптического» звучания.

Итак, если в латинском контексте Ангел, отвалив камень и открыв вход в гробницу, совершает первую христианскую «революцию», то в греческом это же действие имеет «апокалиптические» коннотации. Перед нами действие, имеющее одновременно и революционную, и эсхатологическую смысловую динамику. В первом случае обыкновенное возвратное действие (приваленный камень отваливается) получает дополнительные значения «освобождения», «открытия пути», «воскресения», во втором – уже намечаются значения «откровения», «явления», закладывается прообраз воскресения из мертвых и второго пришествия Христа. Отсюда – прямой путь к богословским интерпретациям данного сюжета: отваленный камень символизирует как радикальный и необратимый характер произошедшей перемены — Христос восстал из гроба и открыл путь к бессмертию и вечной жизни для всех людей, — так и восстановительный характер этого события: падшей, поврежденной человеческой природе возвращено ее прежнее достоинство. Подобно тому, как был отвален камень от гробницы, некогда отворятся все гробы, и все воскреснут. Это и будет полное откровение, раскрытие и обнажение истины всего сущего, т. е. апокалипсис.

Все эти смыслы («радикальная перемена», «возврат к истокам», «освобождение» и др.) будут присутствовать в понятии «революция», когда оно приобретёт политическую окраску. В этом несложно убедиться на примере из XIV в. – при описании гражданских волнений в Италии хронистом Джованни Виллани. Это, судя по всему, первое из известных употреблений слова «революция» (итальянское «rivoluzioni») в политическом смысле: «...che in cosi piccolo tempo la citta nostra ebbe tante novita e varie rivoluzioni (за столь короткий срок в нашем городе случилось много новых событий и разных потрясений)» [1]. Современный исследователь феномена революции Артемий Магун обращает внимание на то, что примерно в то же время и именно в связи с итальянской политикой это слово появляется во французском как «revolucion» или «revolution». Некоторые исследователи (в частности Х. Арендт [2] ) полагают, что такое словоупотребление было своего рода метафорой — переносом в политическую жизнь астрономических категорий, где словом «революция» обозначалось просто вращение небесных тел. Например, несколько более поздний, но традиционный по терминологии трактат Николая Коперника называется «De revolutionibus orbium caelestium» («О вращении небесных сфер», 1543). Обратим в связи с этим внимание на очевидную метонимию, произошедшую внутри понятия «революция» после известных событий Нового времени: теперь существует выражение «коперниканская революция», т. е. некий «переворот в умах» во взглядах на вселенную. Коперник же называл «революционным» всего лишь вращение планет по своим орбитам!

Если предположить, что политическое значение термина «революция» было переносным, то оно ассоциировалось, скорее всего, с переменчивым, но при этом кругообразно вращающимся колесом фортуны. В этом смысле уже тогда было заложено представление о революции как о некоей стихийной, неотвратимой и неизбежной, как восход и заход солнца, череде событий. Однако, как мы убедились выше, политический потенциал термина «революция» имел и вполне независимое от астрономии (а точнее – астрологии) происхождение.

В XVII в., до известных исторических событий в Англии, революцией всё ещё преимущественно назывался процесс прохождения цикла через стадии, которые в конечном счете ведут назад к идентичному или подобному состоянию. Артемий Магун отмечает, что актуализация политических смыслов термина происходит во время гражданской войны в Англии в 1640 — 1650-х годов, однако тот же Дж. Локк, подчеркивает в нем всё ещё аспект восстановления, реставрации узурпированных прав и свобод.

«В течение XVIII века «революция» становится «модным» словом — и уже американская революция отчетливо осознавала себя в качестве таковой. Французская революция была предвидена и предсказана «философами»: Вольтер, Мабли, Руссо, Дидро — все они говорили о своей надежде и/или страхе относительно будущей революции… «революция» определенно стала означать скорее открытость неизвестному будущему, чем повторение или возвращение прошлого. <…> Всё это показывает, что слово «революция» начинает означать единичное историческое событие, со значительными онтологическимии и эпистемологическими следствиями. Это был, как верно заметил Жюль Мишле, секулярный аналог Воскресения Христова, воспроизведение священного События, — но революция при этом направлялась против христианства, против церкви, и новое Событие было названо именем мирского профанного происшествия. Однако параллельно с этим развитием существовало и другое, дополнительное движение, в котором слово, именующее политический беспорядок, стало обозначать уникальное, открывающее историю событие», — резюмирует А. Магун [3]. Между тем, для нас теперь уже очевидно, что это «дополнительное движение» существовало в слове «революция» ещё со времен Вульгаты, восходя напрямую к евангельским событиям.

Таким образом, лишь начиная с конца XVIII в. за термином «революция» закрепляется — в социально-политической сфере – значение насильственного овладения государственной властью лидерами массовых движений с целью (действительной или провозглашаемой) осуществления общественных реформ. В отличие от переворотов (уточняют словари) революции пользуются массовой поддержкой.

Однако, мы живем уже в эпоху, когда «массовая поддержка» — не более, чем образ, транслируемый медиа. Манипулирование массовым сознанием фактически исключает возможность классических массовых движений образца XIX-XX вв. «Революциями» становится то, что провозглашает себя таковым через массмедиа. Поэтому рядом современных исследователей вообще ставится под сомнение легитимность классического смысла слова «революция». В.В. Аверьянов пишет: «Смысл понятия «революция» был только в том, чтобы вдохновлять стратегию разрушения всех фундаментальных традиций в обществах XIX и XX веков и на сегодня смысл этот уже практически исчерпан» [4]. «В самом деле, — отмечает А. Голобородько, — если для левой философии Революция относится к плану актуального будущего, настойчиво требующего осуществления, то согласно Бодрияру, революция уже произошла, и бесконечное продуцирование ее образов – не что иное, как обычная стратегия событий, камуфлирующих собственную исчерпанность футуристическим энтузиазмом. Та революция, к которой призывают левые, если и возможна, то только в качестве симулятивного дубля того, что уже имело место в прошлом, и ее осуществление будет означать лишь ее окончательную смерть. “Революция происходит только для того, чтобы скрыть, что в ней больше нет никакого смысла”» — цитирует исследователь Ж. Бодрияра.

Является ли эта ситуация симулирования революции необратимой, подобно тому, как были необратимы революционные ситуации в прошлом? Окончательно ли революция стала традицией? В консервативных кругах принято считать, что теперь приходит наконец время реванша Традиции, и некоторое время назад так, действительно могло казаться, однако, сегодня не вполне ясно, на чем может быть основан этот оптимизм. Как раз в разгар «консервативных ожиданий», в 2003 г., В. В. Аверьянов давал следующее определение революции: «Революция – это мутация социального порядка, происходящая тогда, когда несущие конструкции цивилизации и духовной традиции не выдерживают натиска внешних ей и чужеродных для нее социальных сил. Революция происходит тогда, когда «черная свобода», «апофатический огонь» покидает традицию. Она представляет собой не «богоявление», не «откровение Божие», а наказание, бич Божий, насланный на тех, кто уже не способен должным образом защищать свою традицию, свое происхождение. И тогда-то в ответ на происходящую мутацию приходит реакция – Традиция восстанавливает себя в новых обстоятельствах, находит возможность задействовать некие скрытые, ранее не использованные резервы своего присутствия и свидетельства» [5].

Соглашаясь с этим определением по существу, сделаю одну оговорку: если понимать революцию только как «мутацию», мы неизбежно станем описывать «Традицию» именно как Революцию, т. е. восстановление, возвращение к прежнему, оборот вспять… При этом важно понимать, что, коль скоро мы заводим речь об «апофатическом огне», «восстановление» не может быть достигнуто целенаправленными действиями в пользу Традиции. Ушедший «апофатический огонь» нельзя вернуть с помощью зажигалки – можно лишь создать условия, при которых он вернется сам. Известно, что любое восстановление изначального всегда оборачивается конструированием нового – это логика Модерна последних 500 лет истории. Кроме того, очевидно, что возвращение к Традиции сегодня значительно более проблематично, чем даже в начале ХХ века, просто потому, что вся Традиция, без остатка, сегодня «дренирована» Модерном. Резерв её, как то ни удивительно, оказался исчерпаем – как любой природный ресурс. Отнюдь нельзя исключать, конечно, что будут найдены, по слову Виталия Аверьянова, «скрытые, ранее не использованные резервы» Традиции, но пока это, мягко говоря, под вопросом. В ситуации, когда стремительно заканчиваются даже мировые запасы пресной Воды, непоправимо загрязняется Воздух, а Земля, похоже, скоро не в состоянии будет носить и выкармливать расплодившихся двуногих паразитов, которые уже не живут, но лишь пользуют её, — в этой ситуации рассчитывать на самую тонкую и летучую материю – Огонь – уже не приходится. Кроме того, уходят из жизни последние поколения людей, для которых Традиция составляла живое тело: человеческая порода неуклонно ухудшается, и уже последние два поколения – в сущности, искусственно созданная, выведенная в городских лабораториях раса: её иногда пытаются обозначить словом «планктон» и с помощью других метафор, но, очевидно, что это качественно иные существа, в теле которых Традиция просто уже не живет – не находит себе места, она полностью заменена Модерном. В силу этого Традиция уже не может реагировать на модернистское насилие столь же мощно и стремительно, как это ещё имело место в недавнем прошлом (Сталинский СССР) .

Поэтому, чтобы дать Традиции место для ответа, — нужно идти путём революции Ангела: необходимо сделать усилие и отвалить камень, закрывший вход в гробницу Христову. Если кто-то способен сделать это силой молитвы, пусть молится; но если у кого-то есть в распоряжении необходимая техника, можно подогнать и бульдозер. Императив один: камень должен быть отвален. Воскресший Христос должен выйти на свободу. Победа Революции неизбежна, как крах капитализма, как апокалипсис.


[1] Антология мировой политической мысли. В 5-ти томах. — Т. 1. Зарубежная политическая мысль: истоки и эволюция. — М., «Мысль». 1997. — С. 372.

[2] В работе «On Revolution» Ханна Арендт представила историю понятия «революция» как падение с (астрономического) неба на (политическую) землю. Arendt H. On Revolution. — New York: Viking Press, 1965; Penguin books, 1990. — P. 42; Арендт Х. О революции (фрагмент из книги) // НЛО. — 1997. — № 26.

[3] Магун А. Отрицательная революция. К деконструкции политического субъекта. СПб., 2008.

[4] Аверьянов В.В. Природа русской экспансии. М., 2003, с. 46.

[5] Аверьянов В. Указ. соч. с.69.

Опубликовано: Правая.ру. 6 ноября 2008 г.

Публикуется на www.intelros.ru по согласованию с автором