С недавних времен так уж в Москве повелось, что 31 числа каждого месяца, в котором это 31-е число есть, оппозиция выступает за свободу собраний. То есть за то, чтобы ей, оппозиции, да и всем остальным желающим, давали возможность свободно выражать свой гражданский протест по тому или иному поводу. Причем делать это не на выселках, где протест пройдет незамеченным, а в самом что ни на есть центре города. Что до 31 числа – выбор понятен: свобода собраний прописана в статье №31 российской Конституции. Изначально митинги проводила «Другая Россия», и некоторые правозащитные деятели присоединялись к ним в личном качестве. Как и все мероприятия «Другой России», согласовать их с властями не удавалось. То оказывалось, что именно в этом месте и в этот час проводится сбор донорской крови, то народные гуляния, то что-то еще. Нет, ну, естественно, по чистому совпадению…

Оппозиция выходила на площадь - и милиция, которой там собиралось сильно больше, чем оппозиционеров, разгоняла и задерживала последних. Действо превратилось в своеобразную рутину. Но 31 декабря прошлого года, заблаговременно получив очередной отлуп, оппозиция решила, что выйдет не на митинг, а на новогодний карнавал – только опять же в защиту свободы собраний. Принимавшая в нем участие Людмила Алексеева, сама себя с полным правом именующая бабушкой российской правозащиты, нарядилась Снегурочкой. Но маскарадный костюм и преклонный возраст Людмилу Михайловну от бдительных правоохранителей не спасли – доблестные люди в форме, едва не сбив с ног восьмидесятидвухлетнюю снегурку с палочкой, затащили ее в автобус с другими задержанными. Новогодье удалось на славу. Помню, сама я ждала дома гостей под елочку и  лихорадочно пыталась приготовить трапезу на 12 человек. Когда появились первые сообщения о приключениях новоявленной Снегурочки на Триумфальной площади, не знала, смеяться или плакать над столь абсурдным завершением отвратительного до абсурда года. И потом, почти до полуночи и боя курантов, так и стояла на кухне с прижатым к уху мобильным, одной рукой что-то помешивая то в миске, то в сковородке, а другой - забивая в компьютер рассказы самой Алексеевой и десятка очевидцев. Гости даже возмущаться не пытались – тоже находились под впечатлением.

Так или иначе, история была столь выдающаяся, что в начале января "Нью-Йорк Таймс" вынесла на первую полосу соответствующую статью, где исполнительница главной роли в этом театре абсурда блистала непосредственно в карнавальном костюме. Вскоре оппозиция снова подала уведомление о проведении митинга, вполне предсказуемо – на 31 января. И ей снова было отказано, потому что как-то так совпало, что именно в этот вечер на Триумфальной были заранее запланированы какие-то загадочные «зимние забавы». Тут уже, по совокупности факторов, заглавные отечественные правозащитные организации решили официально поддержать митингующих и к ним присоединиться. Потому что надоело все – сил нет. А я подумала, что стоит лично поприсутствовать на этом празднике жизни, чтобы Хьюман Райтс Вотч смог осветить мероприятие «из первых рук».

Да-да, я здесь не собираюсь абстрактно рассуждать о свободе собраний, и о том, почему она важна. Этот рассказ сугубо личный – о себе любимой, которая на митинг 31 января 2010 года от рождества Христова явилась, на случай возможного задержания вооружившись пресс-картой и солидной красной корочкой члена совета Уполномоченного по правам человека в РФ. Потому что шла я туда в сугубо профессиональном качестве, то есть не защищать пресловутую свободу, а наблюдать, как ее защищают другие, и писать о том, как им не дают этого делать. В таком раскладе последнее, что мне было нужно, – это оказаться в отделении милиции до окончания бала.

Вечером 31 января было холодно, даже очень холодно. Натянув на свитер зимнюю куртку и проклиная последними словами свою тяжкую долю, я побрела на Триумфальную и добралась до места минут за десять до заявленного начала запрещенной демонстрации. «Зимние забавы» шли полным ходом: площадь была огорожена железными заборчиками и оцеплена милицией по периметру. Одних автобусов и грузовиков с личным составом стояло больше двух дюжин, а сотни сотрудников уже выстраивались ровными шеренгами. Пройти на площадь не было никакой возможности. Какой-то милицейский чин кричал в микрофон, что митинг запрещен, и «гражданам» следует «разойтись». Вместе с внушительной толпой журналистов и немногими пришедшими заранее участниками я встала возле милицейского транспорта спиной к Тверской и начала ждать превращений. Они не замедлили воспоследовать.

Подтягивающийся народ стали тормозить на подходах к площади, образовались плотные человеческие пробки. На многих участниках поблескивали триколором бэджики «31 статья Конституции Российской Федерации». Поняв, что милиция «не пущает», народ начал с нарастающим энтузиазмом скандировать речевки про примат свободы и уважение к конституции, кто-то радостно закричал «Россия без Путина!», кто-то загудел «Позор! Позор!», кто-то поднял плакаты - и милиция пошла на штурм. Участников набралось, пожалуй, несколько сотен, милиционеров было больше. Сначала они хватали и волокли в автобусы для задержанных, припаркованные в центре площади внутри квадрата заграждений, молодых ребят с плакатами, выкрикивавших лозунги. Потом, раздухарившись, стали брать кого ни попадя. Сама я знала из верных источников, что на этот раз личному составу был отдан приказ журналистов не трогать. И о возможном покушении на свою свободу и личную неприкосновенность особенно не задумывалась – только старалась, чтобы в давке не разбили камеру.

Минут через пятнадцать шеренги милиции стали рассекать толпу на группы, оставляя между ними небольшое пространство. Я, наконец, расправила плечи, вздохнула полной грудью и сделала пару шагов вперед в надежде найти какое-нибудь возвышение, куда можно залезть и фотографировать в свое удовольствие. И тут из-за металлических заборчиков со стороны площади появились два молоденьких милиционера. Схватив меня под белы руки, они деловито сказали: «Девушка, пройдемте!» - «Куда пройдемте?» - искренне возмутилась я - «За что вы меня задерживаете? Плакатов при мне нет, веду себя тихо, и вообще я не участник, а пресса. Давайте пресс-карту покажу…» Но меня уже тащили за железные заграждения к автобусам в центр площади. А на возмущенные возражения «галантные сопровождающие» только бубнили, что «там разберутся», и сопротивление на данном этапе казалось бесполезным.

Автобус, куда меня закинули через минуту, был экипирован просторным «обезьянником» за железной решеткой. В нем кантовалось человек пятнадцать молодых ребят, с виду, в основном, нацболов. Временно пристроив меня возле решетки с наружной стороны клетки, какие-то издерганные сотрудники стали требовать документы. Я протянула вместо паспорта журналистское удостоверение и начала объяснять про свободу прессы освещать свободу собраний, то есть отсутствие таковой. Ввернула и про Уполномоченного по правам человека, которого в случае своего задержания, как член его совета, буду просить о личном вмешательстве. Сотрудники зримо погрустнели, стали вертеть в руках пресс-карту, переглядываться, в конце концов, отдали мне удостоверение, и я было прониклась надеждой…

Но тут с улицы раздался истерический женский визг, и те же стражи общественного порядка, которые только что «доставили» в автобус меня, стали впихивать в него молодую, растрепанную и отчаянно упирающуюся девицу, захлебывающуюся рыданиями и орущую, чтоб от нее убрали «грязные лапы». Предполагаемые нацболы в «обезьяннике» немедленно оживились и, стуча об пол ботинками, закричали «фашисты»… ну и далее нецензурно. Стоявшие в автобусе сотрудники отпихнули меня в угол и, приоткрыв дверь обезьянника, стали запихивать туда сопротивляющуюся барышню. Она раскинула руки и повисла в дверном  проеме. А бойкие «задержанные» изнутри начали выталкивать ее обратно. Железная дверная створка билась о стену аккурат возле моей головы, я вжималась с угол.

Какой-то молоденький милиционер, обидевшийся за фашиста и все остальное, зашелся в трехэтажном мате, поднажал, и барышня, как пробка, влетела в обезьянник. Забившаяся вместе со мной в угол крохотная женщина в милицейском форме и надвинутой на лоб каске поглядела на меня с тоской и пробормотала: «Вот такая у нас работа…» Я кивнула не без сочувствия. Тут выяснилось, что во время ожесточенной борьбы каким-то невероятным образом погнулся засов на двери «обезьянника», и дверь перестала должным образом запираться. Сотрудникам оставалось только удерживать ее спинами. «Задержанные» напирали… Я воспользовалась моментом и закричала поверх оглушительного шума, что мою пресс-карту уже посмотрели, да и сажать меня все равно некуда, учитывая поломку замка. Один из старших сотрудников, сотрясавшийся от ударов в дверь за спиной, рявкнул: «Тебе удостоверение вернули? Тогда иди быстро!» Я протиснулась к выходу, спрыгнула на землю, сделала пару шагов… «Девушка?» Я обернулась на отклик. Сзади подходил молодой круглолицый лейтенант милиции и буквально сиял улыбкой.

«Девушка! Ну, что? Отпустили вас? Как хорошо. А я вот видел, как вас ведут, и думал, эту-то, наверное, зря забрали. Вы ведь журналистка, да? Но главное, отпустили. Давайте, я вас до заграждений провожу, ну, так, на всякий случай…» Я пожала плечами, и мы пошли через площадь. Парень не замолкал ни на секунду: «Девушка, знаете, я вот вам лично скажу, между нами? Так все это надоело! Стоять здесь, время терять, людей задерживать… А что их задерживать? Ведь безобразие всюду какое! Мы с парнями про то, как в этом "Речнике", прямо в Москве, людей из домов выселяют, новости слушаем - и просто волосы дыбом! Это же произвол полный! И я, мы – на вашей стороне, честное слово, ну, то есть, не на вашей, вы же пресса, а в смысле вообще, на стороне людей, с народом… И что? И нас этот народ вот так в автобусы загонять заставляют! В городе такая преступность, а нас с места срывают – все бросай, иди митинг разгонять. Да, мы озверели уже… Да я сам…»

Мы давно дошли до железных заграждений. Я закурила, прислонившись к ним спиной. Парень оживленно жестикулировал, сыпал скороговоркой, ругал начальство. Мне захотелось сказать ему что-то утешительное, и я было открыла рот, но тут откуда-то слева подбежали еще два милиционера и с криком «А ну, пройдемте!» схватили меня за руки. У моего собеседника в погонах от изумления отвисла челюсть, да и я на мгновение потеряла дар речи, правда, немедленно опомнилась: «Вы что делаете? Меня только что отпустили ваши коллеги, проверив журналистское удостоверение! И я с вашим сотрудником разговариваю! Куда вы меня тащите? Совсем разум потеряли?» Лейтенантик торопливо подтвердил: «Ну, да, ребят, вы чего? Ее отпустили только, журналистка, и с документами все в порядке, да, пять минут назад буквально, я ее до заграждений провожал…» Но меня уже тащили к очередному автобусу со словами «там разберутся». Ноги едва касались асфальта. Я обернулась и увидела через плечо, как разговорчивый лейтенант недоуменно разводит руками…

Второй автобус был уже без клетки, и сидели в нем «арестанты» немолодые, спокойные. Увидев кого-то при должности, я с места в карьер начала орать, что повторное произвольное задержание в течение 15 минут - это уже откровенный бардак, отсутствие профессионализма и препятствование работе прессы. Вытащила многострадальную пресс-карту, потрясла ее перед лицом очередного сотрудника, напомнила недавний скандал вокруг фотокорреспондента, которого забрали в милицию и даже на общей волне гротеска осудили за участие в несанкционированной протестной  акции (участие заключалось в том, что он эту акцию снимал для РИА "Новости", о чем красноречиво свидетельствуют его фотографии, растиражированные данным сугубо респектабельным агентством), пригрозила, что если меня доставят в отделение, проблем будет еще больше… Сотрудники подумали-подумали - и, наконец, отпустили восвояси. Я снова спрыгнула со ступенек автобуса и пошла к заграждениям.

Посреди площади стояла закутанная в платок Людмила Михайловна Алексеева, которую милиция, вытащив из толпы, провела в зону оцепления, видимо из страха, что бабушку в давке случайно покалечат, и тогда уж точно будет всем скандалам скандал. Она что-то кричала в мобильный телефон, пытаясь добиться чьего-то освобождения… А на мой мобильник позвонил Олег Орлов из «Мемориала» и сообщил, что находится в автобусе 398, и скоро этот автобус отъезжает в отделение… Я объяснила, что меня уже два раза задержали, но отпустили по пресс-карте, и не нужно ли ему чего. Орлов посмеялся и заверил, что ничего ему не нужно. Я, наконец, вышла за заграждение и собиралась найти кого-то из «мемориальцев», поделиться информацией, но тут ко мне подлетела очень возбужденная девушка и затараторила, что она корреспондент газеты «Собеседник», и мы с ней якобы знакомы, и она видела, как меня забрали, и рада, что отпустили, а вот у нее задержали фотографа, и не могла бы я помочь добиться, чтобы его тоже освободили… Я призадумалась и, увидев неподалеку за заборчиком своего знакомого разговорчивого лейтенантика, стала махать рукой. Он расплылся в улыбе и подошел к ограждению: «Ой, девушка, вы снова вышли! Ну, слава Богу!» Я объяснила, что «по ошибке» забрали фотографа, показала корреспондентку, попросила пригласить кого-нибудь из старших по званию. Он был рад стараться. Корреспондентка пустилась в объяснения, а я осталась стоять рядом на случай, если понадобятся более веские аргументы.

Далее все разворачивалось по уже известному сценарию. К заборчику подбежали двое ребят в милицейской форме, раздвинули загородку, взяли меня под руки и поволокли обратно на площадь. Я чувствовала себя героем полюбившейся народу комедии «День Сурка» и хохотала в голос. Тем более, в моем случае – в отличие от многострадального персонажа фильма - переживать заново до бесконечности, к счастью, приходилось не целый муторный день, а все лишь какие-то десять минут.

В третьем автобусе присутствовал какой-то злобный мужик в штатском, распоряжавшийся милиционерами, как барин. Под аккомпанемент рассказа о том, что «задерживать три раза уставы не велят», тем более – три раза за полчаса, он вытаращился на мое удостоверение, долго изучал его со всех сторон и, наконец, потребовал «командировочное предписание». Я засмеялась еще громче: «Какое у москвички может быть командировочное предписание? Редакция должна была послать меня в командировку на Триумфальную площадь?» Тогда господин в штатском потребовал «разрешение на видеосъемку». Я сообщила, что таковой не вела. «Пусть начальство разбирается!» - буркнул он обиженно и повел меня в сопровождении двух белых от холода милиционеров в центр площади, где неподалеку от все еще ведущей телефонные переговоры «бабушки правозащитного движения» красовался рослый полковник в высокой папахе и серьезных очках.

«Вот, товарищ полковник! Журналистское удостоверение у нее есть, а предписания нет». «Пресса?» - потребовал подтверждения полковник. «Да, пресса. И уже третий раз задержали за полчаса. Вам не кажется, что это несколько излишне?» - «Раз журналист с удостоверением, значит свободна. Иди, работай спокойно!» - полковник покровительственно похлопал меня по плечу, и тут профессиональное терпение, наконец, иссякло: «А почему так фамильярно? Мы с вами разве на брудершафт пили?» - «На брудершафт, говоришь? А мы давно уже выпили. Иди давай!» Мне действительно надо было работать и, удержавшись от просившегося на язык комментария о том, что наличие звезд на погонах не оправдывает отсутствия хороших манер, а скорее наоборот, я снова пошла к выходу с площади.

Следующие минут 15 стояла на углу, недалеко от метро, глядела, как милиция загоняет туда остатки демонстрантов, время от времени выхватывая кого-то из толпы и переправляя в еще не отъехавшие арестантские автобусы. Молодые ребята пытались брыкаться, их несли на руках. Люди постарше шли спокойно, многие улыбались в фотокамеры… У меня невыносимо замерзли руки и ноги. Хотелось в тепло. Кто-то тронул за плечо: «Девушка, а что здесь происходит? Я, знаете, из зала Чайковского вышел и угодил в эту толпу. Столько милиции. И зачем этого юношу так грубо тащат, куда?» Рядом стоял пожилой мужчина в черном пальто; лицо вылеплено по русско-интеллигентскому образцу. В трех словах пояснила коллизию вокруг власти, оппозиции и свободы собраний. Он поблагодарил, минут пять постоял молча, вместе со мной наблюдая последние задержания: «Какой бардак… Смотреть противно. Знаете, если и дальше так пойдет, будет в этой стране что-то очень нехорошее…» Пожал плечами и растворился в редеющей толпе.

Post Scriptum

Я тешу себя надеждой, что эту статью заметят составители Книги рекордов Гиннесса и занесут меня в анналы. Гордыня, конечно, грех, но по крайней мере, лично мне неизвестен ни один человек, которого задерживали три раза за полчаса… Хотя, кто его знает. Вполне возможно, что не одна я в прошлые выходные прожила День – точнее вечер – Сурка на Триумфальной. Всего было задержано более ста человек. Из правозащитной среды - фигуры такие знаковые, как Олег Орлов, Юра Джибладзе, Лев Пономарев. И куча просто никому не известных людей, включая, по крайней мере, одного гражданина, который, вообще, к этому протестному действу не имел никакого отношения, даже знать о нем не знал, а просто возвращался домой с работы. Путь его лежал к метро Маяковская, и тут подлетели люди в форме, схватили за руки, поволокли в автобус, отвезли в отделение и оформили протокол за участие в запрещенном митинге, плакаты да речевки. Для того чтоб оказаться задержанным, сознательно выходить «на площадь» по нынешним временам совершенно необязательно.