В Центре проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования при Отделении общественных наук РАН 27-го июня 2008 года состоялось очередное заседание семинара «ΣΥΝΕΡΓΙΑ. Цивилизационный контекст и ценностные основания российской политики». Тема семинара: «Идея суверенитета в российском, советском и постсоветском контексте» – конъюнктурна и многопланова, а сама категория суверенитета трактуется сегодня все более широко.
В кратком вступительном слове руководитель семинара Александр Иванович Неклесса , обратил внимание на необходимость обсудить не только генетику данной категории, но также уделить внимание прогнозу ее состояния, учитывая актуальные перемены в политической и юридической практике.
В ХХ и XXI веке субъекты мировых связей проявляют все большее типологическое разнообразие, размывающее жесткие рамки «классической» национальной государственности, генерируя постимперские, постколониальные, посткоммунистические образования. Происходит коллективный выход из экономической, информационной, технико-технологической, правовой «автаркии», развиваются процессы глобализации, федерализации, субсидиарности. Возникают концепции «ограниченного суверенитета» (в диапазоне от политической реальности «стран Варшавского договора» до недавнего «случая Косово»). На планете появляются страны-системы наподобие Шенгена или ЕС, другие влиятельные политии с неопределенной правосубъектностью, акторы обладающие либо претендующие на обладание своеобразным протосуверенитетом или суверенитетом de facto (один из примеров чему – класс «непризнанных государств»). Утверждение принципов приоритета международного права и прав человека в свою очередь свидетельствует об изменениях модели национального суверенитета, еще один интригующий процесс – приватизация суверенитета, инновационные формы и способы его трансляции.
Вся эта динамика девальвирует и дискредитирует механистические представления эпохи Нового времени об универсальном характере модели, выстроенной на началах полного, неограниченного и равного характера суверенности национальных государств, что в свою очередь не может не сказываться на формах национального строительства и международного сотрудничества, в частности, на формате и деятельности международных организаций. Политическая революция сопрягается с подвижками в юридической сфере, что в свою очередь свидетельствует о совершающемся мировоззренческом транзите.
Докладчик Вадим Леонидович Цымбурский , учитывая многозначность как темы, так и самого термина, заранее оговорил те вопросы, которых он касаться не будет , и те, на которых постарается сконцентрироваться в своем докладе. Главные из них: (1) принципиальное различие суверенитета как идеи политической и юридической; (2) игры суверенитета в России последнего 20-летия как выражение именно политического смысла; и, наконец, (3) стадиально-цивилизационный параллелизм между политическим открытием суверенитета в Европе и его повторным открытием в России XX века.
Цитаты из доклада:
"За последние 20 лет в политическом слое российского общества уже второй раз обостряется интерес к идее суверенитета. В первый раз это было в пору так называемого парада суверенитетов с конца 1980-х по середину 1990-х, от которого и остались в памяти афоризмы «Берите власти, сколько сможете проглотить!» и «Главный суверенитет – это человек!». Второй раз это происходит сейчас, во второй половине 2000-х, когда из наших правительственных кругов прозвучала формула «суверенной демократии», взбудоражив политиков, политологов и правоведов. Активная пропаганда этой формулы – хороший повод оглянуться на 20-летие наших «игр суверенитета»…"
«Пятнадцать лет назад, задумавшись над возможностью формализовать чисто политический смысл суверенитета, я предложил следующий фрейм: «Х осуществляет власть над А (абсолютно все равно, на чем она основана – на признании подвластных или на чистом принуждении), и Y, осуществляющий власть над В, признает власть над А правом Х». Тогда же я показал, что союз «и» в этом фрейме надо расценивать как каузальную стрелку, которая может быть направлена от любой части фрейма к другой его части – все равно, от факта к признанию или наоборот.
Таким образом, я различил «суверенитет факта» (когда реальное властвование закладывает основу внешнего признания) от «суверенитета признания» (когда власть создается признанием со стороны инстанций, на которые не распространяется, – создается как власть формально самостоятельная по отношению к этим инстанциям, имеющая свои «неотъемлемые права»).
Соответственно вводятся негативные варианты тех же формул. Это – если невозможность реально осуществлять власть кладет конец внешнему признанию или, наоборот, «отзыв» признания, как в Мюнхене 1938-го, уничтожает, казалось бы, «неотъемлемые» властные права и с ними власть как таковую. Кто-нибудь спросит: да чем же этот политический суверенитет – кентавр из «факта» и «признания» – так уж отличается от суверенитета юридического, тем более что и политики, и юристы говорят о праве? А вот чем.
Юрист трактует право как подлежащую соблюдению норму. В царстве политики такое право тоже существует – либо как устоявшийся идеал, в конкретных случаях соотносимый с реальностью более или (чаще) менее, либо как соответствующая инерция, способная иногда облегчить, иногда усложнить политику жизнь. Но последний знает и иное право – любые интересы и вожделения, заявляемые в качестве справедливых, причем справедливых не обязательно юридически, а также морально, религиозно, с точки зрения «округления границ» или «обретения жизненного пространства» – как угодно в зависимости от веяний времени.
Это право проводится в жизнь через мобилизацию и конъюнктуру. Если же мобилизация и конъюнктура не срабатывают, на долю поборников политического права остается ироническая формулировка «что-что, а право вы имеете». В этом плане «право разделенного народа на воссоединение» не слишком отличается от «права» государства захватить кусок чужой территории, чтобы округлить свою собственную… ».
 |
С.С. Сулакшин
Вот Вы в докладе коснулись формулы Владислава Суркова о суверенной демократии… Какой смысл Вам видится в соединении слов «суверенность» и «демократия» – не является ли это своеобразным парафразом довольно-таки пренебрежительного высказывания Чейни в Прибалтике, когда ему надо было как-то обозначить постсоветские государства, восточно-европейские государства? |
 |
Ю.А. Красин
О понятии «политической собственности»… Я хотел бы, чтобы автор пояснил, что он переносит в политическое понятие из экономического. И без того мы знаем, что всякая консолидирующаяся группа в обществе, будь то класс, партия и т.п. всегда стремится завоевать власть, это ясно. Не создаст ли данное дополнительное усложнение путаницу, поскольку собственность и так имеет много специфических черт. |
 |
В.Э. Багдасарян
Парадоксально прозвучала параллель, проведенная между феноменом реформации и большевизмом. Казалось бы, реформация породила другой тип человека – индивидуалиста кальвинистского типа, у большевизма же – ставка на коллективистские нормы. Хотелось бы уточнить параметры этого сближенья. |
 |
А.Л. Андреев
Любую аналогию полезно развить и развернуть в сферу прогностики. Если попытаться данную аналогию спроецировать в будущее (то есть если она существует и будет продолжать сохраняться) во что могут вылиться отмеченные докладчиком процессы, которые у нас происходят? |
 |
А.Н. Окара
Российская государственная идентичность находится в сложном взаимодействии (хотя нам кажется, что она самодостаточна и суверенна в некоем историософском отношении), в непростом диалоге с идентичностью украинского государства… Это скрытая внутренняя полемика, и в тексте Суркова это, кстати, четко проявляется. |
 |
А.И. Соловьев
Если говорить об источниках властного позиционирования суверенитета, то я обратил бы внимание на три момента. Это некие универсалии, которые не специфицируют отраслевую предметную характеристику суверенитета, они касаются всех форм – экономических, юридических, в том числе и политических. Но прежде всего это наличие ресурсов. Ресурсы, которые лежат в основании того доминирования, которое дает право на власть… |
 |
А.И. Фурсов
Трудно, наверное, назвать то, что нас окружает благодатью… а по поводу того, чтобы отсидеться: в нашей истории уже была одна такая группа, которая хотела отсидеться… закончилось это плохо. «Тот, кто отсиживается, рискует проиграть, - говорил в смутные времена Станислав Ежи Лец, – не уходи в себя, там тебя легче всего найти». |
 |
Л.И. Никовская
В вашей формуле суверенитета власть выступает как данность: власть есть власть, но сегодня подобное объективистское отношение к категории «власть», как мне представляется, контрпродуктивно. На фоне мощных процессов глобализации, в которые, нравится нам это или не нравится, мы уже включены, власть все больше становится категорией политической, актом политической действительности – рукотворной, динамичной, гибкой, которая приводит к сложным, часто амбивалентным и противоречивым сочетаниям различных факторов. |
 |
А.И. Неклесса
…В этой связи я бы обратил внимание на разделение России не столько «по горизонтали»: Дальний Восток, Татарстан, Калининград, Чечня, сколько «по вертикали» – разделение на две социально-политические конструкции: связанную с совокупностью корпоративных кланов («государств-корпораций»), которая является актуальным пространством действия, и вторую – оболочку национальной государственности, которая выступает как держатель социальных обременений. |
В ходе обсуждения проявилась неоднозначность трактовки участниками заседания термина «суверенитет». Несовпадение взглядов приводило подчас к курьезным ситуациям, но одновременно продуцировало ряд оригинальных идей, подвергавшихся в ходе дискуссии творческому осмыслению. Различие во взглядах на природу суверенитета явилось, таким образом, своеобразным триггером интеллектуального поиска, тем более что интересный, многоплановый доклад предоставлял для этого широкие возможности.
В заключительном слове докладчик оспорил ряд выдвинутых в ходе дискуссии тезисов, отметив вместе с тем продуктивность развернувшейся вокруг доклада полемики.
Стенограмма заседания будет опубликована в соответствующем выпуске материалов научного семинара «ΣΥΝΕΡΓΙΑ. Цивилизационный контекст и ценностные основания российской политики» . С полным же текстом доклада В.Л. Цымбурского можно ознакомиться на сайте www . intelros . ru : http://www.intelros.ru/subject/karta_bud/2445-v.l.-cymburskijj.-ideja-suvereniteta-v.html
УЧАСТНИКИ ИЮНЬСКОГО ЗАСЕДАНИЯ СЕМИНАРА «ΣΥΝΕΡΓΙΑ. ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ КОНТЕКСТ И ЦЕННОСТНЫЕ ОСНОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ» (27.06.2008):
Андреев Андрей Леонидович , руководитель Центра Российского независимого института социальных и национальных проблем, доктор философских наук, профессор
Багдасарян Вардан Эрнестович , заведующий кафедрой Московского государственного университета сервиса, доктор исторических наук, профессор
Журавлев Валерий Васильевич , заведующий кафедрой Новейшей истории России Московского государственного областного университета, доктор исторических наук, профессор
Кара-Мурза Сергей Георгиевич , политолог и публицист, доктор наук, профессор
Красин Юрий Андреевич, главный научный сотрудник Института социологии РАН, доктор философских наук, профессор
Неклесса Александр Иванович , руководитель семинара, член бюро Научного Совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН, председатель комиссии по социокультурным проблемам глобализации
Никовская Лариса Игоревна , ведущий научный сотрудник Института социологии РАН, доктор социологических наук
Окара Андрей Николаевич , руководитель Центра восточноевропейских исследований, кандидат юридических наук
Пономарева Елена Георгиевна, доцент МГИМО (У) РФ, кандидат политических наук
Соловьев Александр Иванович , заведующий кафедрой Московского государственного университета, доктор политических наук, профессор
Сулакшин Степан Степанович , генеральный директор Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования, доктор физико-математических наук, доктор политических наук, профессор
Фурсов Андрей Ильич , директор Института русских исследований Московского гуманитарного университета; заведующий Отделом Азии и Африки ИНИОН РАН, кандидат исторических наук
Хвыля-Олинтер Андрей Игоревич , священнослужитель, кандидат юридических наук
Цымбурский Вадим Леонидович , старший научный сотрудник Института философии РАН, кандидат филологических наук
ИДЕЯ СУВЕРЕНИТЕТА В ПОЗДНЕСОВЕТСКОМ И ПОСТСОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ (тезисы доклада)
Надо сразу предупредить о том, чего слушатели не найдут ни в докладе, ни в последующих моих ответах на вопросы. Не будет рассуждений ни о том, как глобализация изменяет мировые параметры, заставляя государства отказываться от суверенитета, ни о том, какую меру суверенности государство сможет сохранить, надо ли и возможно ли отстаивать независимость России во «взаимосвязанном мире» и т.д.
Что же будет предметом обсуждения в докладе?
Бурные «игры суверенитета» в России конца ХХ – начала ХХ I вв.:
первая фаза – «парад суверенитетов» конца 80-х – середины 90-х годов;
вторая фаза – дискуссии вокруг «оранжевой угрозы» и формулы «суверенной демократии» в середине – второй половине «нулевых» годов.
Принципиальное различие политической и юридической семантики суверенитета; раскрытие в российских «играх суверенитета» именно политического, а не юридического содержания этой идеи.
Стадиально-цивилизационный параллелизм между «открытиями» идеи суверенитета на Западе в Х VI - XVII вв. И в России ХХ - начала XXI вв.
Основные же тезисы доклада таковы:
1. Понятие «суверенитета» служило в европейском Высоком Средневековье (с Х II в) обычным обозначением для «неотъемлемых» властных прав феодалов разных рангов.
В начале Нового времени (Х VI в.) юридическая и политическая мысль Европы выдвигает это понятие на первый план с целью утвердить «неотъемлемые права» действующих властей в условиях распада средневековой «духовной империи» Запада.
2. Под впечатлением успехов абсолютистских национальных государств XVI - XVII вв. Европейские юристы вырабатывают известный стандарт суверенитета как «верховной власти, независимой во внешних и внутренних делах».
Однако уже расклад Вестфальской системы, узаконившей множественность территориальных суверенитетов разного ранга на землях Германии, раскрыл иное, чисто политическое значение суверенитета – именно как совокупности «неотъемлемых» прав, составляющих политическую собственность того или иного субъекта, причисляемого к сообществу суверенов.
Это значение, прямо восходящее к средневековой семантике данного понятия, но теперь уже, в Новое время реализующееся не в контексте «духовной империи», а на фоне вышедшей из этой империи новой Европы как геополитической и геокультурной общности.
3. Политический смысл суверенитета описывается формулой « Х властвует над А и У, властвующий над В, признает власть над А достоянием Х ». При этом двучлен «факта власти плюс ее признания со стороны мира, ею не охваченного» допускает альтернативные реализации как в смысле «суверенитета факта» (когда внешнее признание чьей-то «власти как политической собственности» прилагается к ее фактическому осуществлению), так и в виде «суверенитета признания» (это если власть как таковая создается ее утверждающим признанием со стороны внешних авторитетов).
Именно политическое осмысление суверенитета легко справляется с теми казусами этой идеи, перед которыми в недоумении останавливаются юристы, зацикленные на суверенитета как «полновластии и независимости» - с наличием «ограниченных», «частичных», «больших» и «меньших» суверенитетов, с феноменологией «распределенного суверенитета» в федерациях, с явлениями мировой политики вроде Мюнхена 1938 года и Косово наших дней.
К базисной диалектике новоевропейского политического суверенитета, создаваемой подвижными отношениями «факта» и «признания», в Новейшее время присоединяется вторичная диалектика «модусов суверенитета», возникшая в результате демонтажа суверенитета первичного, монархического – и порождаемая превращением правительств в пользователей суверенитета как собственности неких массовидных, то «спящих», то якобы «пробуждающихся» декларируемых «истинных суверенов» (нации-государства, нации-этноса, особенно «народа» во множестве спорящих, иногда даже и до гражданской войны, воплощений этого понятия).
4. Итак, идея суверенитетов прибавляет нечто новое к исходной идее власти лишь постольку, поскольку представляет власть на фоне мира, ею не охваченного, но ее признающего в ее локальности, - поскольку суверенитет мыслится как «суверенитет внешний».
Понятие же «внутреннего суверенитета» ничего не вносит в идею власти как чьей-то специфической собственности, кроме особого круга исторических ассоциаций, отсылающих нас к той эпохе, когда мысль Запада ухватилась за это понятие, - к эпохе распада «духовной империи» и самоутверждения ее секуляризованных обломков.
5. В российской истории «суверенитета» отчетливо проступают следующие моменты. Во-первых, «суверенитет» не вызывал никакого интереса у российских политиков и идеологов монархии в XVIII – начале XX вв. Эта идея первоначально входит в российское политическое сознание вместе с большевизмом, оформившим восстановленную им Империю как федеративное «суверенное государство, состоящее из меньших суверенных государств».
Надлом большевистской государственности породил не только «сжатие» Большой России, но распространение «парада суверенитетов» в оригинальных формах на собственно российские, в том числе и этнически русские регионы – проявляясь в 90-х и в титулатуре «суверенных республик» и в немыслимом ранее возвышении областей до ранга субъектов федерации, и в формировании геополитических региональных сообществ (Большой Урал, Большая Волга и т.п.), в том числе способных перехлестывать через ее границы, прихватывая полупризнанные и непризнанные образования по ее кайме (как это было на Кавказе).
Контрнаступление московского Центра в 2000-х (требование убрать эпитет «суверенная» из титулов республик, отмена выборности губернаторов в областях) подтверждает смысл внутрироссийских «игр суверенитета» как большого спора о политической собственности в России – о том, производны ли правомочия субъектов Федерации от власти Центра или определяются их «эндогенным» статусом, их геополитической и геокультурной природой.
В то же время сама центральная власть, выдвинув в середине десятилетия в ответ на «оранжевую» угрозу с лимитрофов формулу «суверенной демократии» спровоцировала в российской публицистике большой спор о том, кто и что, собственно, в России может быть «демосом», «правящим народом». Спор, ведущий к мысли о потенциальной множественности здесь различных «политических народов» (работы М. Ремизова, А. Чадаева, С. Кара-Мурзы и др.).
6. Итак, «суверенитет» к нам приходит сперва с крушением православной империи и низложением ее сакральной вертикали, а повторно, обретая истинную силу, с надломом большевистского проекта, пытавшегося собрать Империю под новую, реформационную квазисакральную вертикаль.
Здесь проступает глубочайшая гомология между функцией суверенитета как политической идеи на Западе и в России. В обоих случаях эта идея соотносится с разложением идеократической имперской общности аграрно-сословной эпохи (христианская Империя Запада, Белая Империя России) с «городской революцией» - сдвигом духовного и политического фокуса цивилизации в города, оформляемым религиозной (или квазирелигиозной) реформацией и встающей ей навстречу контрреформационной волной («второе крещение Руси»), с большим идейным патом, с эпохой, когда целостность цивилизации все больше определяется не священным ее проектом, а геополитикой и геокультурой.
Да, мы проходим стадиальное развитие, сходное с цивилизационным циклом Запада, но это не тот случай, когда позволительно говорить о развитии догоняющем: разрыв в 400-500 лет – уже не отставание, а иное цивилизационное качество.
7. Как уже говорилось, условия европейского раннего модерна способствовали оформлению и юридическому закреплению унитарно-абсолютистского эталона западного суверенитета.
И хотя политическое осмысление суверенитета, в общем, совпадало с проблемою федерализма, тем не менее на Западе последний остался маргинальным, экзотическим воплощением данной идеи, - даже несмотря на то, что к концу ХХ в. в качестве центра планетарной Новой Империи Запада определилась сверхдержава с внутренним федеративным «распределением суверенитета».
В то же время в Россию суверенитет пришел вместе с федерализмом, и в нерасторжимой связи с ним. Весьма вероятно, что в истории нашей политики федерация сыграет роль, аналогичную той, которая выпала национальному абсолютистскому государству в политической эволюции Запада, - и что на новой, городской стадии своей истории наша цивилизация сохранится через федерализм.
