По страницам Альманаха «Русский мир и Латвия». Подборку подготовил Сергей Мазур

С чем сравнить русскую философию?

На вопрос, с чем сравнить русскую философию, — отвечу: с наукой, литературой, искусством и богословием той эпохи России, с западной философией того времени, а также, с современной русской философией.

В мире существует три философии - это западная, восточная и... русская. Тут странен сам принцип подобной классификации. О чем-то похожем в одном из своих рассказов говорит Борхес, цитируя «Китайскую энциклопедию». Помните, как там подразделяются животные на домашних, принадлежащих императору, нарисованных тонкой верблюжьей кисточкой и издали похожих на мух?

Философ как художник

В Германии философия была теологическим делом, во Франции — делом политическим, а в России — более делом художника, чем аналитика, более литератора, чем ученого, более присваивающего, чем культивирующего.

Философ как художник — еще один важный ресурс отечественной философии. Есть сфера, где отвага, риск и безоглядная свобода сближают позиции художника не только с философом, но и солдатом.

Известен интерес русской философии к этически-религиозной и социальной проблематике. И не просто интерес, а ее назойливая, а для многих так даже отталкивающая (см. первый парадокс) дидактичность. И это не случайная черта, а коренное следствие ее странного происхождения. Отчего русского философа прежде всего беспокоят две вещи собственная нравственность и исправление общественного устройства? Почему русский философ и занят тоже двумя вещами: проповедью о нравственном совершенствовании и социальными реформами. Все, наверное, слышали о славянофилах и западниках, слышали и о том, что в России есть народ, а есть интеллигенция... В России представление о философии сразу же складывается как об орудии социального преобразования и личного совершенствования, и оное орудие немедленно же и применяется. К изобретению общественных устройств благоденствия, к личному нравственному озарению, к буквально-физическому воскрешению мертвых, к переустройству вообще всего Вселенского Космоса. И философией занимаются преимущественно не в университетах, а в так называемых «кружках», начиная с «Общества любомудрия» в 1823 году. С самого начала своего появления русская философия носит оттенок некоего почти заговорщицкого, скрытого от непосвященных общественного движения. Осмелюсь предположить, что, вероятно, отчасти и по этой причине за занятия философией в России часто наказывали и даже могли казнить, а в советское время и казнили. Напомню здесь о Чернышевском, петрашевцах, Бакунине, социалистах-марксистах, не забудем и советских новомучеников о. Павла Флоренского, Льва Карсавина, Густава Шпета... Для русских философов все это и закончилось, с одной стороны, поездкой на знаменитом пароходе, а с другой - исправительными лагерями. Причем и пароходы и концлагеря, очевидно, были просто одним из способов философствования этой же самой русской философии.

Топологический характер мысли

Русский философ (до начала ХХ века) был русским не потому, что не знал западную философию, но, часто зная ее, занимал себя своими проблемами, проблемами своего места, своего коллективного тела; он был не столько метафизиком, сколько геометафизиком с цепкими стесняющими тело мысли «моралистическими обвивами» (Г. Шпет).

Философствует тот, кто начинает сомневаться, так ли обстоят дела, как это считают «наши» или «ваши»… Сомневающийся остается один, вне всяких лагерей. Русская философия начинает с особливости «русского» сравнительно со всем остальным а получается, с более известным и влиятельным, то есть со всем западным. С момента вопрошания «кто мы?», с «историософического изумления», по выражению о. Флоровского, русская философия и начинается. Однако «мы» не мыслит. Мыслит только одинокое «я», и такое мыслящее «я» в русской философии все-таки есть. Просто это мышление совершается именно в преодолении соблазна решать судьбы Русского и всякого другого мира, равно как в освобождении от соблазна достичь собственного нравственного совершенства.

Русское недоумение

Возьмем, к примеру, странные и по здравому размышлению невероятные предубеждения: русские мыслители не обладают традицией рационального мышления, философия наша мистична, литературна, космична и художественна; безграничному как тело.

С чего начинается русская философия - не с вопроса о том,”каково положение вещей самих по себе”, для познавания - чего необходимо постоянно соотноситься со своим собственным положением, положением самого вопрошающего о мире (не о русском или эскимосском, а просто о человеческом). И не с вопроса о том, например, кто такие боги, и даже не с кантовских вопрошаний: «что я могу знать?», «что я должен делать?» и «на что я смею надеяться?», а «чем мы (заметим: не «я», а «мы») отличаемся ото всех других, прежде всего от Запада, и как нам лучше и правильнее жить?»

При этом назидательный тон и снисходительное отношение к западной философии были совершенно естественны, поскольку ее надлежало преодолеть верой в то, что только духовная жизнь России рождает из своих недр высшую и органическую форму философствования. Иван Киреевский, вместе с Хомяковым считающийся основателем славянофильской философии, высказывается следующим образом: «Нам необходима философия: все развитие нашего ума требует ее... Она одна может дать душу и целость нашим младенствующим наукам, и самая жизнь наша, может быть, займет от нее изящество стройности».

Вот и получалось поэтому, что философия - это вроде инструмента для общественных, то есть именно «наших», нужд.

Во время этой полемики и появляется собственно русская философия: метафизика всеединства, русский космизм и евразийство. Поскольку же философия все-таки есть мышление, а мышление говорит о вещах и обо мне самом, какие мы есть, а не как бы мне хотелось, чтобы оно было, то вполне закономерно, что наиболее серьезная публицистика, часто сохраняя манеру изложения, становится уже языком мышления.

«Занят нравственною философиею, пророками и антихристом», - пишет Владимир Соловьев в 1896 году одному из своих респондентов. Лосев говорит, что этот, без сомнения, оригинальнейший и крупнейший русский философ «весь без остатка сгорел в огне и ужасе своих апокалиптических предчувствий. Тут он явился настоящим вождем группы серьезных и основательных русских мыслителей. Среди них следует отметить С. Н. Булгакова и Н. А. Бердяева». К этой характеристике можно добавить, что Владимир Соловьев, отец русского символизма и серебряного века, а в жизни весьма странный человек, называл своим учителем Николая Федорова, тоже очень странного человека, автора «философии общего дела», всерьез рассуждавшего о буквальном, то есть физическом воскресении всех прежних мертвецов, наших предков. Называлась эта предполагаемая процедура «патрофикацией». Сам же Николай Федоров имел некоторое сходство с гоголевским Акакием Акакиевичем Башмачкиным, ел хлебные корки, ходил в одной шинели, служил архивариусом и умер, будучи совершенно одинок, от воспаления легких. Своим учителем его считал не только Владимир Соловьев, но и Циолковский, и Бердяев.

Философский исход

Все те, кого увез из России философский пароход в 1922 году, увеличив культурную и интеллектуальную составляющую азиатских и европейских столиц от Тегерана до Праги и Парижа (присутствие русских не ограничивается Койре и Кожевым, Шестовым и Бердяевым), резко уменьшили ее в советской и — по инерции — постсоветской России.

С самого начала своего появления русская философия носит оттенок некоего почти заговорщицкого, скрытого от непосвященных общественного движения. Осмелюсь предположить, что, вероятно, отчасти и по этой причине за занятия философией в России часто наказывали и даже могли казнить, а в советское время и казнили. Напомню здесь о Чернышевском, петрашевцах, Бакунине, социалистах-марксистах, не забудем и советских новомучеников о. Павла Флоренского, Льва Карсавина, Густава Шпета... Для русских философов все это и закончилось, с одной стороны, поездкой на знаменитом пароходе, а с другой - исправительными лагерями. Причем и пароходы и концлагеря, очевидно, были просто одним из способов философствования этой же самой русской философии.

Скажем ниже

Проблема русскости не ограничивается тем, о чем было сказано выше... По поводу русской философии существует предрассудок, что круг ее философов ограничен ХIX и началом ХХ века, делая исключение лишь для М.М. Бахтина, А.Ф. Лосева и М. Мамардашвили.

Когда же проводится сравнение западной и русской философии, то делается это по разному основанию: западная берется в современном ее изводе, а русская — начала прошлого века.

Русские философы не становились западными, то есть европейскими, даже когда в большинстве своем там оказались посредством того замечательного пароходного рейса в 1922 году. Вероятно, просто не смогли ими стать. Известны только два имени - это Александр Кожев, ставший французским философом, и Лев Карсавин, преподававший и писавший на литовском. Известно, что Лев Шестов, уже в эмиграции, читал лекции в Сорбонне, содержанием которых сейчас мало кто интересуется. Во всяком случае, во Франции он не был тем, что в России. И нет никаких известий о переходе западного философа в русские. В то же время «русскость» русской философии не в языке. Есть западные специалисты по Толстому, по Достоевскому, по тому же Чаадаеву, по славянофилам и западникам. Именно они и были знатоками русской философии, когда в России до недавнего времени изучать ее было почти невозможно.

С точки зрения философии люди делятся на две категории: на тех, которые мыслят и которые не мыслят. Те, которые не мыслят, могут быть патриотами, могут быть врагами, могут быть космополитами, но когда с ними говоришь, то говоришь не с ними, а с теми обстоятельствами, которые формируют их позицию. Изменись эти обстоятельства - изменятся и сами «убежденные». Такие перемены для человеческой натуры есть самое обыкновенное. Но дело в том, что философия-то и состоит в сопротивлении этим «обстоятельствам», что возможно только при видении чего-то большего, нежели только человеческое. Имеется в виду мышление. И никакого иного предназначения у философии нет.