Еженедельная программа: «БУДУЩЕЕ ГДЕ-ТО РЯДОМ» на ФИНАМ.FM 99,6 (www.finam.fm)
Ведущий передачи: АЛЕКСАНДР НЕКЛЕССА

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ МИРЫ БУДУЩЕГО

В гостях: СЕРГЕЙ ХОРУЖИЙ, директор Центра синергийной антропологии ГУ – ВШЭ

НЕКЛЕССА: Добрый вечер, господа. В эфире программа «Будущее где-то рядом», у микрофона Александр Неклесса. Тема сегодняшнего разговора: «Антропологические измерения будущего», гость в студии — Сергей Сергеевич Хоружий, директор Центра синергийной антропологии.

Добрый вечер, Сергей Сергеевич.

ХОРУЖИЙ: Добрый вечер, Александр Иванович!

Очень интересный опыт для меня представляет наш сегодняшний разговор.

НЕКЛЕССА: Надеюсь, он покажется интересным и нашим слушателям, которые, кстати, могут присоединиться к разговору, позвонив по многоканальному телефону 730-73-70 в прямой эфир. Или же те, кому по разным причинам сложно оперировать телефоном, могут воспользоваться сайтом www.finam.fm, где также можно слушать передачу, задать вопрос, сформулировать реплику или суждение. И отправить их в студию. Они появятся у меня на дисплее.

Простите, Сергей Сергеевич, я, кажется, перебил вас…

ХОРУЖИЙ: Да, Александр Иванович, интерес мой психологического, можно сказать, сорта. Изначальная школа ума моего — математика, математическая физика, такой образец точного, доказательного мышления. Поэтому когда я занимаюсь гуманитарной деятельностью, то здесь очень большой дискомфорт вызывает то, что возможность доказательности, возможность точно что-то вычислить, сказать однозначно и ответственно, увы, категорически уменьшается. Больше всего в сфере разговоров о будущем.

НЕКЛЕССА: Но, кажется, что бытие человека таково, что даже когда мы говорим о настоящем, перманентно присутствует эта неопределенность. Ведь человек сотворен как существо свободное, он не относится ни к тварному физическому, ни к тварному техническому миру, являясь существом, созданным по иным лекалам. Или, скажем так, Творцом «иного уровня мощности». Поэтому онтологически присущие ему удивительные качества сказывается также на обустройстве настоящего, но, конечно, в еще большей степени – на строительстве будущего. Хотя все эти разделения времени, безусловно, взаимосвязанные части единой экзистенции.

Я, кстати, часто вспоминаю выражение «Прошлое не имеет сослагательного наклонения», но вот как раз в силу обозначенного качества, будущее имеет много повелений и наклонений, иногда, кажется, что даже слишком много.

ХОРУЖИЙ: Конечно, еще бы. Это принципиально. Как говорят немцы, futurum ein, futurum zwei…

НЕКЛЕССА: Да, в грамматике можно зафиксировать то, что уже издавна подметили мысль и речь. А именно, что будущее имеет много «гитик»: тут и сослагательное наклонение, и повелительное, и перфект, и континуальное время – различные формы размышлений о будущем, его планирование: «Мне надо, построй мне дом», а можно сказать: «было бы хорошо построить дом». Или «дом должен быть построен».

ХОРУЖИЙ: Совершенно верно.

НЕКЛЕССА: А можно: «дом будет построен» или же «дом строится».

ХОРУЖИЙ: Абсолютно согласен. Но в гуманитарной сфере меня часто удивляли тенденции помимо вот таких уже имеющихся факторов неточности, с которыми уже ничего не поделаешь, вдобавок еще и злоупотреблять этими свойствами, пытаться, как говорится, на этой неточности нажить некоторый капитал, повернуть ее в свою пользу. Точной прогностики нет, поэтому, что называется, всяк волен утверждать: «Будущее — за меня, оно на моей стороне».

НЕКЛЕССА: Подложить собственную свинушку в общий бульон, пока тот в котле и на огне.

ХОРУЖИЙ: Именно так. И присваивать его. Так сказать, засунуть будущее в свой карман в качестве своего капитала и говорить, к чему у нас у всех очень большой опыт, что будущее с полной точностью предсказывает победу таких-то и таких-то вот наших взглядов, нашей платформы и что вот это точно и научно.

НЕКЛЕССА: Так это же вроде бы просто. Будущее – капитал, причем необъятных размеров. Сегодня, кстати, именно это прочувствовалось вполне и во внушительных пропорциях. Пора настает такая. Будущее теперь можно рассматривать даже не просто как разменную монету, но как трофей, ресурс, с которым имело…

ХОРУЖИЙ: Недобросовестно присваиваемый ресурс. Так, коррупция, которая в области будущего царит, превосходит все масштабы.

НЕКЛЕССА: Думаю, образно выражаясь, мы можем говорить о разграблении будущего?

ХОРУЖИЙ: Именно.

НЕКЛЕССА: Помимо других форм разграбления?

ХОРУЖИЙ: Конечно, вот это и есть стратегия в политической сфере, в идеологической сфере.

НЕКЛЕССА: Это ведь интересная постановка вопроса — разграбление будущего. И речь идет далеко не только о выкачивании невосполнимых земных ресурсах или перманентной порче других.

ХОРУЖИЙ: Именно так, именно так. Это то, что, прежде всего, делается. Поэтому для нашего разговора я, прежде всего, подумал, как можно выбраться из этой стихии, как все-таки честно и корректно можно говорить. Конечно, математической точности мы никогда не достигнем, но все же, чтобы была хотя бы верифицируемость, как говорят в научной теории опыта.

НЕКЛЕССА: И заодно какая-то конструктивность? Знаете, я бы предпочел конструктивность стерильности. Мы ведь беседуем о практике.

ХОРУЖИЙ: Да, и, безусловно, конструктивность. И у меня наметились две линии, на которых я и хотел бы сегодня построить наш разговор. Что можно делать? Во-первых, можно, как говорится, отслеживать и фиксировать тенденции, тренды. Вот они относятся не к будущему, они уже сегодня присутствуют. Их можно отчетливо зафиксировать.

НЕКЛЕССА: Ну, и просто их опознать как грибы под листьями, поскольку они могут присутствовать, но быть незамеченными, невидимыми чужому оку.

ХОРУЖИЙ: Конечно-конечно, и здесь элемент не математический, а элемент уже, если угодно, художественного воображения: опознать тренд.

НЕКЛЕССА: Возникает еще интересное свойство: чувство будущего. Его предчувствие, ощущение, аромат. Потому что могучий в нематериальной сфере «тренд» может являть собой на вид слабую травинку, не почти производящую впечатления. И в то же время опознаваться в своем особом качестве — только вот, как и кем? Этот росток в будущем – великолепное, плодоносящее древо.

ХОРУЖИЙ: Безусловно, роль интуиции тут очень велика, но все же есть и ответственность.

НЕКЛЕССА: Я к чему веду, Сергей? Что опознание трендов – направление само по себе, что и говорить, перспективное. Но встает вопрос: кто же их будет опознавать, соответствующим образом классифицировать, позиционировать? Не превратит ли это прогностику в рынок версий, на котором будут предъявляться в качестве официальных бриллиантов, как результаты блестящей интуиции, так и более-менее искусно сфальсифицированные изделия, да и симулякры отчего же не могут присутствовать? Даже наверняка и в немалом количестве.

ХОРУЖИЙ: Нет, здесь мы все-таки в сфере обычной научной методологии. Полнота недостижима — идеальная полнота описания — и в нормально формализуемых направлениях. Здесь вот уже та крайняя неданность будущего уже существенно снизилась. Мы уже в сфере более или менее объективно фиксируемого.

НЕКЛЕССА: Более или менее…, но, тем не менее, запротоколировано одно направление — фиксирование трендов. Думаю, однако, дело не в поисках тренда, а в том, чтобы избежать фатальной ошибки с определением перспективного аттрактора, даже если хочется остаться в области призрачной, надо сказать, объективации.

ХОРУЖИЙ: Да.

НЕКЛЕССА: Но ведь не с природой мы имеем дело в социальной прогностике. Хотя и там случаются свои ошеломления. А в море житейском мы все чаще ведем расследование не самих массовых процессов, а имеем дело с активностью исключительно ангажированных и порою немногочисленных групп. Отражают ли они тренд или выражают достаточно случайную интенцию, выпавшую на вращающемся колесе земного казино? Что, если энергичная рулетка выбросит мелкую цифру и маргинальную масть?

ХОРУЖИЙ: Есть и второе; в нем доля интуиции и воображения, конечно, еще больше, но все-таки здесь есть четкие правила игры, правила дискурса, правила того, что можно и чего нельзя, где истина. Это составление сценариев. Вот сценарии, которые говорят о будущем, это тоже законный жанр, который у математика не вызывает чувства активного возражения.

НЕКЛЕССА: Кажется, здесь я вас, Сергей, подловлю, поскольку вы оперировали понятием «наука», но математика — если вдуматься, это скорее язык, нежели естественная наука. (По-моему, именно для нее придумали двусмысленное определение «точные науки»). Она опирается не на константы, а на аксиоматику. Другими словами, на согласованные принципы, на консенсус. И если говорить о сценировании, маршрутизации, то, наверное, сценирование будет содержать тот же элемент сговора, то есть солидную долю субъективности, отражать, пусть подсознательно (хотя чаще – осознанно и явно), взгляды группы. Все это, видимо, неизбежный компонент при работе с теми энергиями, которые пульсируют в человеческом обществе и хотят предугадать (обыграть) судьбу.

ХОРУЖИЙ: А здесь сама субъективность перестает быть уж таким жупелом негативным — фактором, с которым надо всеми силами бороться и изгонять. Мы говорим о человеке.

НЕКЛЕССА: Мы говорим, в конечном счете, о человеческой свободе, и я совершенно не расположен ее изгонять, эту свободу, ради простоты или внятности плана. Тут вообще возникает большая двусмысленность, приводящая к сакраментальному вопросу: все же, кто управляет-то?

ХОРУЖИЙ: Но существенно что? Что в сценарной деятельности есть своя обязательность. Если вы действительно характеризуете математику не как конкретную какую-то дисциплину, а как метаязык…

НЕКЛЕССА: Нет, почему же, как конкретную дисциплину, как «точную науку» — да. Но как естественную науку – нет, у нее нет оснований, объективного предметного поля, и сложившийся консенсус может быть изменен. «Вспомните Лобачевского», надо было бы мне сказать, что бы быть понятым. Но скажу другое. Нечто, на мой вкус более грозное, наподобие: «Remember Alamo!» – а именно: «Помните Кантора!».

На чьей стороне вы оказываетесь в неизбежном по этому случаю сражении?

ХОРУЖИЙ: Да, математика, несомненно, - общий язык. И здесь, в деле сценарном, если угодно, есть своя математика, свои правила дискурса.

НЕКЛЕССА: Свои языки, свои принципы планирования, своя формализация. Почему же «общий язык». Почему не может быть и «своя математика»? Да и сценирование можно исполнить в различных регистрах: искусства операций, системного анализа, системной динамики, самоорганизующейся критичности. И, наверное, на основе той дисциплины, которую вы здесь представляете, — синергийной антропологии.

ХОРУЖИЙ: Безусловно.

НЕКЛЕССА: Что ж, наверное, это наиболее интересно.

ХОРУЖИЙ: Вот об этом я постараюсь специально еще сказать. Дальше, конечно.

НЕКЛЕССА: Но сейчас у нас звонки на линии. Сколько света! Давайте поступим следующим образом. Мы примем один звонок, потом уйдем на минуту на перерыв. А затем, если удастся, вы соедините ответ на неизвестный пока вопрос с обозначенной только что темой.

Говорите, вы в прямом эфире. Представьтесь, пожалуйста… Оп, я, кажется, сбросил звонок, вместо того, чтобы впустить его. Ну, что ж — примем другой. Вот вам и казино…. Говорите, вы в прямом эфире.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте! Меня зовут Андрей. Начало передачи меня заинтриговало, но мне хотелось бы уточнить специальность вашего гостя.

НЕКЛЕССА: Доктор физико-математических наук.

СЛУШАТЕЛЬ: Какой конкретно проблематикой в применении к гуманитарным наукам он занимается? То есть будущее человека как такового или как биологического вида, или будущее человеческого общества?

НЕКЛЕССА: Спасибо. Понятен вопрос вроде бы, Сергей Сергеевич?

ХОРУЖИЙ: Да.

НЕКЛЕССА: Итак, мы уходим на краткую паузу. И еще – я прошу прощения у слушателя, чей звонок только что сбросил. Если не сложно: перезвоните еще раз — мы обязательно примем его.

РЕКЛАМА 

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса. Программа «Будущее где-то рядом», тема разговора: «Антропологические измерения будущего». Гость в студии — Сергей Сергеевич Хоружий. Перед перерывом прозвучал вопрос о сфере профессиональной деятельности Сергея Сергеевича. Но интересное совпадение: еще до этого вопроса мы задумали поговорить именно о проблемном поле, которое вы, Сергей, выбрали в качестве объекта профессиональной деятельности. То есть – о синергийной антропологии. Я повторю, Сергей Сергеевич Хоружий — директор Института синергийной антропологии.

ХОРУЖИЙ: Да, Александр Иванович, действительно вопрос прямо о том, о чем и так предполагали беседовать. Другое дело, что я, как человек деликатный, сначала собирался рассказать о существующих в науке других подходах к обозначенной нами теме, а уж потом о своем любимом подходе, который развил я сам. Но можно и поменять.

НЕКЛЕССА: Как было сказано гостем в предыдущей передаче, «возьмем быка за рога, поскольку наступает год быка».

ХОРУЖИЙ: Да, вот-вот. Можно переставить порядок обсуждения: сначала рассказать о том, как же я подхожу к этой теме. Но все равно будет интересно потом сказать, какие еще подходы существуют в науке.

Что же касается моих собственных усилий, то мной давно уже, не одно десятилетие разрабатывается некое направление в антропологии. Но это не совсем философская антропология, с одной стороны, а с другой – совсем не та старинная антропология, что рассматривала человека исключительно как биологическое существо. Некогда под антропологией прежде всего понимали такое научное направление, которое, главным образом, измеряло технические данные человеческих скелетов, выясняло этнические и расовые различия черепов, исторические их вариации и так далее.

НЕКЛЕССА: Морфология.

ХОРУЖИЙ: Да, морфология. Антропология понималась предельно узко, - так было еще и в XIX веке. Но с тех пор был непрерывный процесс экспансии. Антропология завоевывала все большее пространство, понималась все более широко. А сегодня ее ведущая тенденция – ее, в частности, выражает и мое направление – в том, чтобы постепенно становиться центральным ядром всей гуманитарной области, доставляя ей и концептуальную, и методологическую основу.

Отсюда уже понятно, почему я не включаю мое направление в рамки философии. Хотя, конечно, вызревало оно больше всего в этих рамках, но оно строится и развивается в широкой трансдисциплинарной перспективе, вбирая в себя разные гуманитарные дискурсы. Например, к нашей теме будущего напрямик относится экспансия антропологии в область истории. Антропология стремится выработать новый подход к истории, антропологизированный. Мы не отрицаем, что в каких-то аспектах, каких-то проблемах историю полезно представлять как историю смены экономических формаций, или способов производства, или политических форм. Но мы настаиваем, что сегодня, и чем дальше, тем больше, актуален антропологический взгляд: историю нужно уметь видеть как историю смены антропологических формаций, образов человека. Историю того, как меняется человек. В этом направлении, кстати, развивалась мысль Мишеля Фуко.

И если здесь мы сумеем развить какие-то методы прослеживания этих изменений, то затем сможем экстраполировать эти методы и на разговор о будущем.

Вот таков мой способ подхода к теме разговора — к будущему.

НЕКЛЕССА: Если я вас правильно понимаю, институты — это как бы воплощенные мыслеформы, которые меняются в процессе человеческой эволюции, в процессе изменения сознания. Или, как принято говорить, социальной ментальности. То есть институционализация в таких областях, как экономика, политика, культура — есть просто-напросто временные порождения разума, временные, а потому — транзитные? Приход иного обоснованного взгляда может представить хорошо известную фактологию в совершенно ином порядке. И даже иной логике «человекостроительства».

ХОРУЖИЙ: Ну, временность , к сожалению или к счастью, лежит в природе не только экономических параметров, но и антропологических и вообще всех-всех. Отношений наших со временем мы никак не можем избыть. Мы погружены в универсум времени. Так что дело не столько во временности, сколько в приоритетах. Мы выстраиваем модель реальности, принимая какие-то измерения реальности за базовые. И, по моему убеждению, наступающая эпоха гуманитарного знания такова, что на роль вот этих ведущих базовых измерений должны быть выдвинуты именно антропологические. Предстоит пересмотр.

Я только что в два слова уже наметил, как бы мы могли пересмотреть историю с позиций антропологии, переформулировать историю как историю антропологических формаций, сменяющихся типов человека. И другие гуманитарные науки могут подвергнуться вот подобной же антропологизирующей трансформации. Антропология выходит в лидеры гуманитарного знания.

НЕКЛЕССА: Мне кажется, что у этого события достаточно крепкие основания, и не просто в качестве ментального экзерсиса подобный транзит оформляется. Он предлагается, как вы сказали, людям, погруженным во время. А что мы сейчас наблюдаем? «Расплескивание времен». Человек, отдельные представители, группы «выныривают» из временной суеты, перестают быть подавленными временем, во всяком случае, ослабляют эту подавленность. Правда, нередко, чтобы обнаружить еще более могучие способы управления временем, в том числе с целью упомянутого его «разграбления».

Так, наряду с очевидными процессами, массовизации, распространения масс-культуры, уплощения общественного сознания, растет роль личности, оператора, человека, управляющего сложными системами (не механизмами). И от традиционного для современности типа институтов – учреждений – мы переходим к менее внятным множествам, антропологическим связанностям, антропо-социальностям, политиям и просто полу-институализированным группам влияния…

За неимением соответствующей лексики проще всего называть их, наверное, корпорациями. Если, хотим, акцентировать динамичность, можем назвать амбициозными корпорациями, а чтобы оттенить политический аспект, можем назвать корпорациями государственными. Скажем, в том смысле, что они социально и даже политически состоятельны, а конкурентоспособны – особым образом либо прямо связаны со структурами привычной государственности, или имеют иные особые полномочия. Пожалуй, своего рода государства-корпорации получаются. Или, точнее, корпорации-государства.

Но в качестве инварианта ощутим антропологический императив, будь то клан, проектная группа, венчурный коллектив, политически или иначе ориентированное сообщество. «Человек действующий» создает собственное поколение институтов — антропосоциальных структур. Естественно, человек органичная часть социальных структур, но подобная приоритетность – и возможность эффективного действия у малого коллектива, которую получают сегодня люди, – особая историческая ситуация, характерная черта которой: сложность. В конце концов, человек — самый сложный «инструмент» в мире.

ХОРУЖИЙ: Безусловно.

НЕКЛЕССА: И при столкновении со сложными ситуациями, требующими нетривиальных, многофакторных, чрезвычайно быстрых действий, к тому же в остро конкурентной и подверженной нарушениям регламента среде, именно ей — сложно организованной, высокоэффективной личности – карты в руки.

ХОРУЖИЙ: Да. Но вы не упомянули важнейший фактор, который говорит за необходимость перестановки приоритета в пользу антропологического. Он состоит в том, что сам человек, сама антропологическая реальность обнаруживает какую-то собственную динамику, какие-то собственные изменения. Мы могли бы сколько угодно кланяться перед человеком и риторически признавать его главным и важным, но если бы он не менялся, то его можно было бы считать некоторым неподвижным фоном в картине, фундаментом, который всегда присутствует. А когда надо выстраивать модели, смотреть надо на другие параметры, которые определяют динамику, которые меняются.

Так, собственно, и было, но в последние десятилетия, уже в течение ХХ века, и чем дальше, тем больше, человек обнаруживает собственную динамику. Он сам меняется. Поэтому, прежде чем переходить на социальный уровень, к корпорациям, просто необходимейшей задачей становится, еще не переходя, взглянуть на собственную динамику антропологического уровня, определить, что делается на нем, какие происходят перемены. И только потом — переходить к социальным общностям.

НЕКЛЕССА: Значит, за последние, скажем, сто лет в развитии социальной динамики произошло несколько не только социальных, но и антропологических переходов?

ХОРУЖИЙ: Именно так.

НЕКЛЕССА: Давайте поговорим об этом после перерыва на новости. Мы уйдем на краткий перерыв для новостей, но пока есть время, давайте примем звонок от радиослушателя и посмотрим, насколько вопрос будет сочетаться с предполагаемым продолжением разговора.

На этот раз, надеюсь, я не ошибся в кнопке. Говорите, вы в прямом эфире.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте!

НЕКЛЕССА: Добрый вечер, как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Татьяна Борисовна. У меня к вам вот такой вопрос. Как вы считаете, находится ли Россия на грани антропологической катастрофы? А также – религиозной, политической, экономической, экологической, ресурсной, демографической, качественной, философской, научной, образовательной?

НЕКЛЕССА: Системной, скажем так, Татьяна Борисовна, охватывающей все области российского быта, практики и бытия.

СЛУШАТЕЛЬ: Да. И как вы видите возможности для новой парадигмы подхода к антропологии? В аспекте будущего. Спасибо.

НЕКЛЕССА: Спасибо, Татьяна Борисовна, но отвечать на ваш вопрос придется после перерыва на краткий выпуск новостей. Телефон студии – 730-73-70. Адрес сайта в интернете www. finam.fm.

НОВОСТИ

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса, в студии Сергей Хоружий — директор Института синергийной антропологии. Тема беседы: «Антропологические измерения будущего». Перед перерывом на новости прозвучал вопрос, посвященный ситуации в России, о кризисе, который произошел в стране. И слушательница спросила, каковы собственно системные параметры этого кризиса? Иначе говоря, каково его качество, является ли он системным, т.е. охватывает ли практически все сферы бытия? И есть ли основания у качественно иного подхода к социальной и анторопологической практике? А если есть, то можете ли вы, Сергей Сергеевич, их описать?

ХОРУЖИЙ: Ну, что же, поблагодарим слушательницу за вопрос, который сегодня неминуемо должен был, конечно, прозвучать.

Что касается антропологической катастрофы, то, разумеется, об этом говорят не без причины, не без оснований. Но вопрос был уже сформулирован как относящийся именно к России. И здесь я бы все-таки уточнил, что в такой глобальной проблематике, как системная антропологическая катастрофа, у науки, в частности, и у той синергийной антропологии, которую я развиваю, все же, слава Богу, нет оснований говорить, что градус катастрофичности России как-то невероятно выше, чем в каких-то других, более благополучных областях планеты. Есть общие факторы. Я не могу как специалист говорить, что в сфере антропологии ситуация в России существенно катастрофичнее глобальной ситуации в целом.

Процессы проходят очень по-своему. В России есть своя специфика, но где-то гораздо глубже в антропологической катастрофе, нежели другие цивилизации, слава Богу, мы не находимся. Нет у меня оснований так полагать. Но в целом с человеком, как таковым, не только с российским человеком, а с человеком, как homo sapiens, ситуация действительно отнюдь не лучезарна. Говорят о кризисе, говорят о катастрофе. Это уже оттенки и грани, но для нашего разговора важно зафиксировать, что налицо, во всяком случае, общая крупная негативная тенденция, именно негативная. И человек все последнее время именно так сам на себя и смотрит.

В отношении человека к самому себе, в его взглядах на собственные перспективы определенно стал преобладать некоторый пораженческий дух. И это очень существенная перемена. Долгое время, с эпохи Ренессанса, в этом отношении человека к себе преобладали победные ноты.

Человек постоянно раздвигал горизонты освоения реальности, причем он не только констатировал технологические свои успехи, но и его представления о собственной самореализации все время имели в виду какое-то такое предельное расширение, достижение некоторой возвышенной, величественной полноты в самореализации.

НЕКЛЕССА: Но не происходило ли все это одновременно с упрощением человека, усилением функциональных аспектов, связанных с изменениями в жизни государства и общества, созданием в качестве основного объекта поклонения (идеала) искусственной, отчасти механистической конструкции? То есть перманентных извращений и понимания «самореализации» и «предельного расширения (одна из версий которого была, кстати, реализована глобализацией)» и «полноты».

Вспомним генезис индустриализма, роль городов-фабрик, механистический угар (энтузиазм) эпохи. То есть на основе идеологии Просвещения, которая взяла у Ренессанса эстафетную палочку истории, а затем передала ее более могучему историческому субъекту: Модернити – началось последовательное обустройство индустриально-бюрократического аппарата. Со сложной механикой. Как, скажем в пружинных часах. Часы ведь один из наиболее сложных артефактов того периода, который к тому же выражал не просто предельную рациональность, но и перманентно просчитывал ее. Вот ведутся сейчас разговоры о личном коде, но разве в ношении ручных часов не проглядывала схожая идея?

Здесь возникает фатальное расхождение с началом нашей беседы - посвященным, если помните тезису о безбрежной свободе человека. И как следствие – о высокой подвижности создаваемой им среды, и попыток формализовать, механизировать, индустриализировать процесс. Обращая человека в функцию общества или того хуже – производства либо некой публичной партийности. То есть в определенном смысле насилование его. Соответственно, возникают также разномыслие, разночтения, напряжения. Но они состругиваются с чурбанчика. Возникает и сопротивление. А соответственно тот или иной род инквизиции.

Силовое сопротивление деспотия подавляет или сокрушается им сама. Но силовое сопротивление рискует преобразиться в дракона. Альтернатива – моральная и интеллектуальная гегемония, охватывающая общество. Она может порождать иллюзии, но создает барьер тугодумию, плодя заразу для тоталитаризма: думающую ответственную – перед собой или Богом – личность.

Мне кажется, что европейская-то мысль даже не с ХХ века, а еще с середины XIX века, если не раньше, обратила внимание на возникшие горизонты. И поставила над прелестью прогресса, демократии и естественной добротой человека большой вопросительный знак. ХХ век превратил этот знак в восклицательный.

Отсюда, с одной стороны, развитие теории социализма – во всей ее полноте, включая, скажем, прудоновские сюжеты – как попытка переосмыслить и иначе преодолеть транзит от сословного общества. А с другой стороны, возникновение прагматичных теорий, которые признают, мир плох, несовершенен, такова его природа, и поэтому нужен метод решить проблему в более жестком выражении. Ну и третье направлении – это версии философии жизни, иной вариант преодоления механицизма и редукции, которые сливаются даже с социальными науками, за счет внесения в них духа поэзии, скажем так.

Такие вот корни у критики универсализма, апологетики «негативной диалектики» и деконструкции, охраняющей «конкретное» от «тоталитарного», «общего». Так обозначала себя тяга к тому, что Теодор Адорно назвал «новой рациональностью». А затем, также, как и в физике, наступила пора хаососложности и поиска эффективной методологии для всякого рода критических ситуаций.

ХОРУЖИЙ: Безусловно. Этаким победительным настроением характеризовалась идеология прогресса, и против нее постепенно нарастали как теоретические аргументы, так и практические обстоятельства. Сегодня весь этот процесс преодоления метафизики — как это еще называется в философии — можно считать уже завершенным. Можно эти аргументы уже и не развертывать лишний раз. Как факт мы сегодня констатируем, что и по теоретическим, и по практическим причинам вот этот вектор самоощущения, самооценки человека решительно изменился, притом что технологических причин к этому особых нет. Технологический вектор не изменился: продолжается экспансия освоения реальности.

Мне самому приходилось участвовать в обсуждениях научных программ установления контактов с внеземными цивилизациями. Но при всем том антропологический вектор сменился на противоположный. Человек уже, пожалуй, не смотрит на себя как на развертывающееся беспредельно существо. Он скорее понимает себя в элементе некоторого свертывания, сужения антропологического горизонта.

НЕКЛЕССА: Уплощения? Химеризации? Киборгизации?

ХОРУЖИЙ: Оно по самым разным параметрам мыслится. Эту тенденцию…

НЕКЛЕССА: Главное, наверное, чтобы не совершилась коллективная имплозивность личности. Кстати – и это уже по другому поводу – весьма острая российская проблема.

ХОРУЖИЙ: : Да. В широком смысле эту негативную тенденцию я называю трендом, направленным к постчеловеку. И основные проявления этого тренда уже сегодня зашли очень далеко. Речь идет уже не об отдельных критических аргументах, которые были в адрес человека Просвещения. Речь идет о радикально другом образе человека. Те наиболее известные концепции, которые европейской мыслью выдвигались за последние 20—30 лет, уже по другую сторону всего этого. Это уже радикально другая антропология

У Мишеля Фуко есть очень известное построение. Он в последние годы своей жизни выдвинул достаточно впечатляющую антропологическую программу, которая описывала человека уже не старым метафизическим образом, а по-новому, на базе его практик. И, прежде всего, таких практик, в которых человек сам строит себя. Он их и назвал «практиками себя». Так вот, на таком новом и весьма научно-перспективном языке, на языке «практик себя», какую же он создал модель? Модель, которая по отношению к классическому человеку XIX века разительно отличается, двигаясь в сторону уже несколько жутковатых образов.

Это предельно участненный человек, который ставит во главу угла какую-то свою частную черточку, отнюдь не какие-то свои высшие духовные устремления, которые он прежде собирался реализовывать, а, как Фуко формулирует, «способ получения удовольствия». При этом все такие качества, как универсальность, общечеловечность, уходят и растворяются. Человеческое сообщество сменяется некоторым набором, ансамблем всевозможных меньшинств, каждое из которых себя определяет каким-то своим способом получения удовольствия. Меньшинства все и всецело автономны, полноправны, и любое из них может считать самое себя человечеством. Сказать же, что есть человек, человек как таковой, становится в принципе невозможно: в этой картине вещей, как отчеканил Делез, друг Фуко, «универсального нет, есть только сингулярное».

Фуко и конкретно рассмотрел ряд типичных меньшинств, которые в западном мире сегодня очень активно социализируются, институционализируются по практикам получения удовольствия: гомосексуалистские и иные сексуальные меньшинства, меньшинства, определяющиеся на почве наркозависимости, на почве какого-то экстремального опыта.

НЕКЛЕССА: То есть возникает разнообразная неоархаизация Запада, его уход в новый трайбализм, отказ от высокого стиля, ради непосредственного доступа к удовольствию. На этой основе возникают своего рода касты, и многое другое повторяется. Своего рода культурная деколонизация Запада на фоне десегрегации остального мира.

ХОРУЖИЙ: Именно. Не сговариваясь, совпали. Я это в своих последних работах называю «неотрейболизм».

НЕКЛЕССА: Но вы же знаете манящую основу подобной жизненной стратегии: комфорт и безопасность. как некоторый крайний предел для человека, отказывающегося от самотрансценденции, не говоря уже об «узкой» метафизике. И предел тревожный.

ХОРУЖИЙ: Безусловно… Безусловно… Но вот Делёз — другой опыт. Талантливейший философ с фантастическим творческим воображением. И он создал некоторый свой антропологический сценарий, отчасти близкий к Фуко, но, если угодно, еще более радикальный, решительный.

Мысль Делёза целиком в элементе дезинтеграции, разложения самих оснований человеческой природы, конституции человека. Делёз мыслит разложением на элементарные составляющие. У него уже фигурирует язык физики — электромагнитные, кристаллографические закономерности, язык топологии, геометрические фигуры, на которые раскладывается человек, какие-то силовые факторы на которые человек должен разложиться и потом вновь сложиться в абсолютно непредвиденный, невообразимый новый образ, новую форму, которую Делёз, следуя Ницше, именует «форма сверхчеловека».

НЕКЛЕССА: Следующий шаг – своего рода оцифровка человека, а потом разложение этой оцифровки на…

ХОРУЖИЙ: Напрямик на этот компьютерный язык Делёз не переходит, но вы совершенно правильно сказали, что это смыкается с другим направлением. В это же время уже не у таких утонченных гуманитариев, а в других слоях культурного сообщества развиваются техногенные, компьютерные выходы к таким же разлагающим человека сценариям. Они более простоваты, если угодно, но более решительны и более практически просматриваемы. Это выходы к киборгам, к мутантам.

НЕКЛЕССА: Эта тема обсуждалась в одной из прошлых передач. И мы продолжим беседу с Сергеем Сергеевичем Хоружим, правда, после краткой паузы. Телефон студии: 730-73-70.

РЕКЛАМА

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса. Гость в студии — Сергей Хоружий, директор Института синергийной антропологии. Мы обсуждаем тему антропологических горизонтов, распахнувшихся сегодня перед человечеством, о вероятностных антропологических мирах. Рассуждение прервалось на экзотическом моменте: затронута была деликатная область – ревизия понимания человека. Ревизия, которая имеет не одно направление и, в частности, соприкасается с такими явлениями, как киборгизация, клонирование, мутации, сверхчеловечество.

Здесь я передаю слово Сергею Сергеевичу Хоружему. А вы, если захотите задать ему вопрос или высказать реплику, то, пожалуйста: многоканальный телефон студии: 730-73-70.

ХОРУЖИЙ: Да, мы как раз подошли к тому, что вот эти тенденции, этот тренд к постчеловеку, к некоторому радикальному изменению антропологической модели, видимо, имеет за собой достаточно сильные объективные основания. Потому что в русле этого тренда, оказывается, рассуждают совершенно такие, казалось бы, противоположные секторы культурного сообщества: изощренные гуманитарии, с одной стороны, — знаменитые французские постмодернистские философы, а с другой стороны, представители такого техницистского, американизированного, компьютеризированного сознания.

На поверку будущее человека и те, и те мыслят достаточно сходным образом. И те, и те в своем воображении рисуют некий образ постчеловека. И на поверку постчеловек Делёза оказывается достаточно близок к техногенным фантазиям американских комиксов — человек, загружаемый в компьютер. И, конечно, это достаточно сильный аргумент за то, что процесс не выдуман, тенденции такого сорта реально имеют место. Человек делает собой действительно нечто, что его увлекает в этом направлении.

НЕКЛЕССА: Но, быть может, истоки киборгизации таятся не в энигматичных artificial abilities — искусственных, повышенных способностях, а в возможном на данном уровне развития технологий возвращении человеку утраченных естественных способностей? Попросту говоря, сложным протезировании, предполагающим диверсифицированное управление прежними объектами искусственной замены (скажем, пальцами отсутствующих конечностей), но и новым поколением утраченных возможностей: практически-полноценного движения, зрения, речи.

ХОРУЖИЙ: Да.

НЕКЛЕССА: Все это – попытки помочь человеку восстановить свой статус, когда он утрачивает какие-то возможности — то есть становится инвалидом. И, скажем, восстановление зрения – функция весьма специфическая, неизбежно влекущая разного рода следствия. Не только потому что связана с достаточно сложными приборами и программами, но она также затрагивает функции мозга, о которых человек, медик, медицина знают, в сущности, не так уж много.

Но вот в прошлой передаче мы обсуждали тему «Общество программ», стратегию развития программ, которые управляют различными процессами человеческого мира, но в каком-то смысле живут собственной жизнью. Они активно общаются с себе подобными в поисках вполне определенной информации, обмениваются ею, повышают уровень (авто-апгрейд), делают выводы, производят выбор, и, в конце концов, принимают решения. В общем, начинают обладать определенным характером.

Тут, очевидным образом, возникает проблема. Получается, что в столь сложных существах доминирует не металл и плоть, а сравнения/сочетания позиций, дух алгоритмов, замещающий сознание. И это почти теологический вопрос о природе будущего: собственно, будет ли человек человеком по естеству или «возможны варианты».

ХОРУЖИЙ: Здесь мы подходим уже к вопросу о пересмотре самих дефиниций. Существуют два русла в продвижении к постчеловеку. Вы говорили о компьютерных технологиях. Другое русло — это биотехнологии, генные технологии.

НЕКЛЕССА: Да, конечно, начиная с регулирования нейрогуморальной активности человека, продвигаясь сквозь узоры генной инженерии и волшебные способности стволовых клеток от просто клонирования к созданию жизнеспособных и умножающихся химер.

ХОРУЖИЙ: Конечно, конечно. Так вот, то, что я хочу отметить, более прозрачно как раз в сфере биотехнологий. Там такой популярный автор, как Фукуяма, сформулировал очень простецкий, теоретически возникающий вопрос — приблизительно тот, к которому и вы нас подвели, что в сфере развития биотехнологий мы рискуем перемешать гены стольких видов, что полностью потеряем представление о том, а что же такое человек. Непонятно, к какой генной комбинации такое название применимо, а к какой неприменимо.

НЕКЛЕССА: А вы знаете, что на достаточно интересную точку вышел процесс восстановления генома неандертальца, который – может, кто-то этого не знает – другой вид разумного существа, нежели homo sapiens, которое существовало гораздо более долгое время, чем человек, привычный нам…

ХОРУЖИЙ: Да, это другая ветвь, не та, которая к нам.

НЕКЛЕССА: И он на четверть миллиона лет, причем по самым скромным оценкам, дольше населял Землю. Ну, ладно, этот предмет, наверное, выходит за рамку нашей беседы, поговорим о нем как-нибудь в другой раз. Обещаю в одной из передач вернуться к данной теме

ХОРУЖИЙ: Да, это несколько в сторону.

НЕКЛЕССА: Но это тоже планируется реализовать на основании современных технологий.

ХОРУЖИЙ: Ну, конечно, еще бы! Если угодно, в порядке парадокса, возрожденный неандерталец может оказаться еще одним вариантом постчеловека, не прошлого, а будущего.

НЕКЛЕССА: Или, скорее, некий микс, потому что, если это случится, скажем, путем клонирования, то будет использована человеческая (как вариант – обезьянья) яйцеклетка, а значит ему будет предана и часть человеческого генетического материала. Кроме того он попадет в мир – ну прямо как «Малыш» братьев Стругацких – сконструированный чужой расой, точнее, другим биологическим видом. И в результате мы получим химеру: в общем-то, мутанта, похожего на неандертальца, но не являющемся им в полном смысле слова.

ХОРУЖИЙ: Да, безусловно. Ну, здесь, в сфере биотехнологий, как известно, самая радикальная перспектива — даже не мутанты, а химеры, то есть могут создаваться существа без какого бы то ни было узнаваемого родства в мире живых существ, притом наделенные интеллектом, но, как говорится, ни на кого не похожие. Но я думаю, что нам следует от таких техногенных фантазий все-таки вернуться на почву собственно философской проблематики.

НЕКЛЕССА: А вы знаете, по Интернету пришли к нам вопросы, и один из них вплотную смыкается именно с тем, что вы только что обозначили. Андрей спрашивает: «Теологические проблемы бытия, насколько они оказываются учитываемыми и выраженными в современных социальных, политических и экономических практиках?» По-моему, справедливо, что здесь возникают теологические вопросы, то есть не только этические или философские, но и теологические проблемы, в частности, совмещение двух воль в одном теле (как в случае сложного, способного автономно реализовать свой выбор программного обеспечения во плоти инвалида). Это вообще чуть ли не калька с известной теологической проблемы.

ХОРУЖИЙ: Ну, это слишком общий вопрос.

НЕКЛЕССА: Учитываются ли они вообще?

ХОРУЖИЙ: Мы говорим все-таки в антропологическом горизонте.

НЕКЛЕССА: А горизонты человека, антропологическая перспектива она ограничивается чем? И, скажем, возможность присутствия в человеке нескольких деятельных воль вписывается в антропологический горизонт?

ХОРУЖИЙ: Диапазон социальных и экономических практик настолько широк, что, конечно, нет заведомо одного ответа. Есть класс практик, где эти параметры учитываются. Но, пожалуй, можно сказать, что гораздо более широк класс тех практик, где, конечно, этими измерениями пренебрегают.

НЕКЛЕССА: Посмотрите, я нескольку отвлеку вас в сторону – только что прочел в бегущей строке Интернета информацию по поводу знаменитого руководителя компании «Apple» (неразборчиво). Он подал заявление об уходе в отпуск на шесть месяцев по причине пошатнувшегося здоровья. Так вот, акции компании моментально обрушились на семь процентов.

Вот прямая самая связь экономических и антропологических параметров, о которой мы говорили в начале передачи. Нематериальные активы, к которым относится человеческий капитал (равно как и символический, социальный, культурный, интеллектуальный), сливаются с финансами и основными фондами (прежнее прочтение экономики) даже в такой, как выразился Томас Карлейль, «сумрачной науке», как экономика.

Тоже, своего рода антропо-социальная химеризация…

ХОРУЖИЙ: Прямая связь. Это короткое замыкание уже антропологии на экономику. Хорошая иллюстрация. Здесь я хотел бы произнести одно необходимейшее в этом разговоре напоминание, пока не прозвучавшее. И все-таки ближе к финишу, обязательно бы его…

НЕКЛЕССА: Да, финиш приближается: где-то порядка трех-пяти минут у нас остается, да и вопросы еще есть.

ХОРУЖИЙ: Так вот, оставшиеся минуты я бы употребил на напоминание аудитории, что любой разговор о высших горизонтах человеческой самореализации неотрывен от понятия о личности. Интернетный вопрос относился к теологическим аспектам?

НЕКЛЕССА: Да, с неожиданной позиции, но, да, относился.

ХОРУЖИЙ: Так вот, предпосылкой ответа на этот вопрос является другой вопрос: а что делается с личностью человека во всех этих экзотических процессах, которые мы описывали? И если безвозвратно теряется личность, то о теологии можно вообще не говорить. Она оказывается иррелевантна, теологический дискурс полностью уходит.

НЕКЛЕССА: Уходит ли? Или у нас появляются другие его аспекты, которые находятся на обочине теологии и к тому же выражаются непривычным языком и в причудливой образности?

ХОРУЖИЙ: Разве что мы начнем называть теологией нечто совсем другое, вместо речи о Боге в Его отношении к человеку. Бог завязывает отношения с человеком как личностью, и от судеб личности судьба богословского дискурса совершенно неотделима. Надо смотреть, что делается с интегральным человеком. Оговорим, конечно, что имеется в виду ареал христианской религиозности.

НЕКЛЕССА: И если мы собираемся завершить беседу рассуждением о связи ее предмета с теологией, то я сформулирую свою позицию следующим образом. Обезличивание личности – есть прерывание беседы с Творцом и потому возможно теологическое обсуждение аспектов данной проблемы: скажем так, в негативном залоге. Еще более острой проблемой является изменение спектра беседы, переключение ее метафизических ориентиров.

Но и наука, европейская наука, неочевидным образом связана с теологией. Само ее рождение зиждется на теологическом постулате. В европейской науке теология соприсутствует (с одной стороны вроде бы «на обочине», но одновременно и в существе) постольку, поскольку наука имеет дело с тварнымиобъектами. Отсюда, кстати, особая роль – исключительность естественных наук, их коренное отличие от дисциплин практических («социальных»)и спекулятивных («точных»). Таким образом, обретается возможность познания/изучения Творца посредством углубления знания о его творениях, то естьприроды и главное – человека (как образа и подобия). Это ведь имеет отношение к теологии?

Иначе говоря, в феномене европейской науки заложены черты «практической теологии». – особый способ познания Творца посредством исследования его изделий. Здесь, к слову, и главная развилка (различие) между европейской и античной наукой.

Но с антропологией, я согласен, все, конечно, сложнее.

Люди, вследствие присущей им онтологической свободы, совершенно по разному, по крайней мере, потенциально, могут выстраивать метафизические рассуждения. Не будучи ограничены при этом не только выбором конфессии, но и каким-либо юридическим регламентом в отношении основных ценностей. И даже того, что считать таковыми. Тут вероятна ситуация неблагополучного исхода человека (части человечества). И как следствие – особое разделение мира людей, не имеющее ничего общего, скажем, с «классовым». Да и любым другим.

Проще говоря, одни выберут разговор с Богом, другие изберут для беседы иных существ и соответствующие темы, — а кто-то найдет совсем неочевидные измерения.

ХОРУЖИЙ: Постчеловеческие.

НЕКЛЕССА: Постчеловеческие. И постконфессиональные. Мы ведь уже были свидетелями эскизных проблесков и «смерти Бога», и «атеистического общества»… Но все-таки мне дорога мысль, которая прозвучала у вас, о некой надежде человека. Которая тоже соприсутствует в теологии. В том числе, наверное, в виде вполне определенных образов. Не могли бы вы нам предъявить такой образ, поскольку остается одна минута?

ХОРУЖИЙ: Конечно. Эта логика обязательно здесь должна прозвучать. Глобальные тенденции— сегодня это, конечно, тенденции разложения и отказа от личности. И возникает вопрос, возможно ли эти тренды переломить? Да, возможно, — в силу свободы человека. И парадигмой такого перелома служит не что иное как евангельский эпизод с судьбой благоразумного разбойника: человека, который, прожив всю свою жизнь, простите, разбойником, в последний миг нашел силы для духовного усилия, которое все переломило.

НЕКЛЕССА: Вот на такой, я бы сказал, по своему оптимистичной ноте — оптимистичной для пессимистичного состояния человечества — мы вынуждены закончить сегодняшний разговор.

И в оставшиеся секунды по сложившейся традиции зачитаю цитату: «У каждого святого есть прошлое, а у грешника – будущее». Столь парадоксальную мысль изрек Оскар Уайльд.

До встречи через неделю, в следующую пятницу, в 20.05 на волнах Финам.FM.