Жестокая война за власть и собственность в Украине заслонила важнейший процесс, который идет во всём мире, — борьбу за будущее.

Хозяином будущего становится тот, кто опережает, а не догоняет, тот, кто прокладывает новые пути, а не ищет уже существующие и, тем более, не плетется в конце обоза.

Публикуемая статья российского политического философа Андрея Окары посвящена именно вопросам выбора оптимальной стратегии модернизации Украины и роли креативного класса в строительстве будущего. По его мнению, у Украины для успешного вписывания в будущее есть все необходимые ресурсы, возможности и благоприятные традиции политической культуры. Главная проблема — отсутствие субъекта, способного стать основным «мотором» этого строительства. Поэтому проектирование украинского будущего почти тождественно процессу создания новой элиты, нового «ведущего» слоя — «мотора» модернизации.

Капитуляция или дезертирство Украины с войны за будущее означает не только упадок и деградацию. Это означает, что украинский завтрашний день будут определять иные, более успешные государства.

И не факт, что они заинтересованы в этом самом «светлом будущем» видеть Украину.

В начале XXI века мир становится сложнее и неопределеннее, прежние схемы и модели развития человечества, сложившиеся в эпоху модерна, перестают работать, новые создаются в режиме реального времени. «Турбулентное» состояние бытия вызывает ощущение то новых невероятных возможностей, то исторического тупика и всеобщей бессмысленности.

В складывающейся буквально на наших глазах реальности основным источником конкурентоспособности, лидерства и превосходства становится человеческий интеллект — способность рождать новые смыслы, инновации и инновационные системы, способность моделировать и строить будущее, способность приспосабливаться к условиям динамической среды. Поэтому проблема современного, сложного, адекватного вызовам времени устройства Украины как общества и Украины как государства является одной из ключевых для выживания и дальнейшего украинского развития.

Попытаемся рассмотреть некоторые вопросы, связанные с поиском оптимального формата существования Украины: о критериях модернизации, о соучастии в ней амбициозных классов, о новом общественном договоре — между государством и обществом, об исторических закономерностях трансформации политической системы, а также о возможном украинском вкладе в созидание общечеловеческого будущего.

НОВЫЕ СЛОВА — ПРЕЖНЯЯ БЕССМЫСЛИЦА?

Наличие свободной общественно-политической рефлексии — один из основных индикаторов жизни общества и его развития. Идеологические поиски и социально-философские дискуссии в нынешней Украине давно обессмыслились и зашли в тупик — абсолютно никто из политиков и почти никто из интеллектуалов не пытается мыслить в формате стратегий развития страны, вместо новых идей и модернизационных проектов изобретаются, да и то неохотно, новые слова (в том числе о новых идеях и стратегиях), строятся новые словосочетания вокруг слов-паразитов: «демократія», «свобода», «добробут», «народ».

Однако идеестроительство может считаться успешным лишь в том случае, если идеи, идеологии и стратегии национального развития становятся средством мобилизации, консолидации и стимулирования социально активных слоев, если они ведут к солидаризации политической элиты с массами вокруг стоящих перед страной модернизационных сверхзадач. Идеестроительство имеет онтологическую и практическую ценность, если оно оказывается местом рождения будущего, а не консервации прошлого, если оно является живой творческой проблемой, а не выхолощенной пропагандистской рутиной и средством заработка штатных идеемейкеров.

Ведь одна из реальных гуманитарных угроз в Украине — это отсутствие воли к развитию, маргинальность рефлексий на стратегические темы и смысловая девальвация модернизационно-инновационной риторики, включая разговоры о «человеческом капитале», «экономике знаний» и «прорывном инновационном развитии».

Контрмодернизационно настроенные политические элиты и государственная бюрократия, присваивающие «административную» и всевозможные экспортные ренты, в украинских условиях способны нивелировать и «заболтать» любую модернизационную проблематику: аналогичным образом при раннем Горбачеве были «заболтаны» темы перестройки, ускорения и гласности, при Ющенко — темы свободы и национального возрождения.

Тогда как модернизационная риторика должна быть концентрированным выражением соответствующих стратегий развития страны и составной частью реальных социально-экономических процессов, имеющих своих субъектов и проектную логику. В ином случае, если модернизация сведется к пропаганде, к утопии, прожектерству, околонаучному «модернизационному культу», как это в настоящее время происходит в России, можно ожидать усиления общественной апатии и прихода «сильной руки». Активная часть украинского общества воспримет «забалтывание» и нивелирование идеи модернизации страны особенно болезненно, даже фатально — как «самый-самый последний из возможных шансов» Украины (просто «последним» считается оранжевая революция), который в ближайшие десятилетия едва ли представится еще раз.

ВОЗМОЖНО ЛИ В УКРАИНЕ ПОЯВЛЕНИЕ НОВОГО МИРОСТРОИТЕЛЬНОГО ПРОЕКТА?

Мировой структурный и финансово-экономический кризис 2008—2009 годов обнажил главную проблему наших дней: смысловую исчерпанность «современного мира» — истощенность нынешней концепции развития человечества, недостаточность существующих инновационных систем, недостаточность модерна как универсального миростроительного проекта, сформированного в лоне западноевропейской цивилизации в XV—XX веках, и откровенную ущербность разнообразных постмодернистских проектов. Речь о кризисе базовых ценностей Нового времени — системы национальных государств, международного публичного права, принципов международных отношений и гуманизма (человекоцентризма), рассматривавшего индивида прежде всего как потенциального творца, а не пассивного потребителя. В различных постмодернистских философских концепциях обосновывается социальная демодернизация и деконструкция незыблемых для современного человека моральных и жизнестроительных ценностей.

В этой ситуации как бы объявляется международный конкурс, во-первых, на инновационную систему нового типа (речь о механизмах управления инноватикой и инновационной деятельностью), во-вторых, на новый «сверхмодерный» миростроительный проект (систему универсальных представлений о возможном и должном мироустройстве, о направлениях и пределах развития человечества), а также, в-третьих, — на модельную стратегию инновационной модернизации.

Под инновационной модернизацией мы понимаем продуктивное скачкообразное технологическое, хозяйственное, социально-политическое и гуманитарное обновление современного общества и современного человека на основе модели опережающего, а не догоняющего развития, на основе проактивной и инициативной стратегии, а не реактивной тактики, обновление, происходящее без жесткой мобилизации широких социальных слоев, без применения принуждения и иных авторитарных методов. Не каждая модернизация инновационна по своей сути: большинство индустриальных модернизаций в XIX—XX веках носили догоняющий характер и были направлены на достижение уровня технологического и экономического развития стран-лидеров. Но каждая модернизация имеет четкое ограничение во времени, четкую проектную логику и четко определенного субъекта и выгодоприобретателя.

Главные задачи украинской модернизации лежат вовсе не в техногенной сфере и заключаются отнюдь не в компьютеризации школ, не в строительстве разнообразных «биоагроэкополисов» и даже не в ускоренном развитии нанотехнологий (любимое слово нынешней российской власти — наряду со словом «газ»). Главные задачи украинской модернизации — это создание современного общества, современных социальных институтов, современных инфраструктур и современного человека. Главная результирующая цель модернизации — обеспечение мировой конкурентоспособности Украины как государства и нации.

При этом необходимо осознавать, что развитие и модернизация — это управляемые процессы, у которых есть не только «моторы», но и «тормоза», причем как в национальном, так и в международном масштабах. Страны «золотого миллиарда», как правило, заинтересованы лишь в частичной, фрагментарной успешности модернизации в незападном мире. Они заинтересованы в развитии прежде всего тех сегментов экономики незападных стран, от которых тем или иным образом зависят их собственные интересы — например, в развитии китайской массовой индустрии, в эффективности индийской математической школы, в надежности российской газодобычи и украинской газотранспортной системы. Во-первых, им не нужны мощные и развитые конкуренты, во-вторых, современная капиталистическая система функционирует в значительной степени за счет эксплуатации странами ядра периферийных стран. Вне всякого сомнения, Западу нужны украинские природные и человеческие ресурсы. Но нужна ли ему Украина как партнер, как сильная, модернизированная и конкурентоспособная держава с высоким уровнем развития науки, как конкурент на рынках финансового и человеческого капиталов — вопрос риторический.

Несколько иначе выглядит перспектива взаимоотношений Украины с Россией: России также не нужны конкуренты, однако в ряде сфер она критически зависит от уровня развития и модернизированности украинской экономики и общества в целом. К сожалению, одна из форм российской заинтересованности в Украине — это заинтересованность в украинском человеческом потенциале.

В Украине к главным контрмодернизационным силам следует причислить всех тех, кто является выгодоприобретателем от современного состояния государства и экономики — от демодернизации, деградации и гипертрофированной зависимости государства от экспорта продукции низкой степени переработки — речь прежде всего о коррумпированной административно-бюрократической элите и «металлургической» и «химической» олигархии.

В контексте современных глобальных вызовов и складывающейся геополитической и геоэкономической структуры мира новые идеологические проекты и поиски национальной идеи в Украине окажутся успешными лишь в том случае, если будут основываться на идеях общественного доверия, солидарности и развития. Солидарность предполагает преодоление катастрофического для Украины разрыва между государством и обществом, между элитами и внеэлитными слоями, выстраивание многочисленных горизонтальных связей внутри самого общества, развитие социальной самоорганизации, а также открытие лифтов вертикальной мобильности для талантливых, энергичных, амбициозных людей. Однако ключевой для украинского развития на нынешнем этапе уровень солидарности — это солидарность внутри амбициозных классов, кровно заинтересованных в обновлении, — именно эти люди, сообщества и социальные страты могут стать главными выгодоприобретателями от модернизации. С другой стороны, в современном мире именно они способны обеспечить Украине достаточно высокий уровень международной конкурентоспособности.

Украинцы и выходцы из Украины ощутимо обогатили человечество в культурной, научной, технологической и иных сферах, хотя сама по себе страна еще недостаточно узнаваема и идентифицируема в мире. Зачастую Украина узнаваема в мире через негативные образы — Чернобыль, неуспех оранжевой революции, низкий уровень жизни, трудовую эмиграцию и т.д. Но существуют ли в украинской жизни и социогуманитарной мысли проекты, явления и универсальные ценности, способные быть востребованными всем человечеством или хотя бы его значительной частью? Способна ли Украина сформулировать или поставить проблему мирового уровня?

А ведь при смене глобальных парадигм мирового развития возникает ситуация бифуркации, «точка новой сборки», в которой даже аутсайдеры, наделенные проектной субъектностью и гиперкреативностью, могут оказаться успешными инноваторами, отказавшись играть по чужим правилам и навязывая системе свои правила. Фигурально выражаясь, последние могут стать первыми (Лк. 13, 30).

И Российская империя, и СССР были великими и привлекательными для других народов державами именно в те периоды, когда ставили перед собой масштабные сверхзадачи и сверхцели, когда выдвигали универсальные миростроительные проекты — тот же коммунизм 1920-х годов (национал-коммунизм в УССР) можно рассматривать как проект альтернативной нелиберальной модернизации. Сталинский коммунизм уже не выдвигал универсальных проектов, однако именно в 1930—1940-х была осуществлена авторитарная мобилизационная догоняющая модернизация «сверху», превратившая традиционное общество в индустриальное, а крестьянскую страну — в преимущественно городскую (какой ценой были проведены эти изменения и существовала ли возможность провести индустриальную модернизацию без гипернасилия — иные вопросы). В общероссийской дореволюционной истории и позже, в советской, разрушение ценностно-идеологического ядра каждый раз вело к измельчанию мотиваций общественного и индивидуального бытия: государству это грозило гибелью, а людям — аномией, потерей смысла жизни и маргинализацией.

Успешная инновационная модернизация прорывного (недогоняющего) типа на основе широкой солидарности и баланса сил — между властью, амбициозными группами населения, включая представителей бизнеса, и народом, проводимая с опорой на этические нормы и «миростроительные» ценности восточнохристианской цивилизации, способна стать вкладом Украины в теорию и практику современного развития, а также может оказаться важнейшей предпосылкой для «украинского чуда» — трамплином в сообщество если не лидеров развития, то хотя бы не-аутсайдеров. Ведь на исторических изломах лидерство может перехватить тот, кто станет проектантом и «дизайнером» общемирового будущего, кто первым заявит новые смыслы и ценности начинающейся эпохи. Причем лидерство в социогуманитарной сфере — едва ли не самая сложная задача.

Основной вопрос в том, как эффективно нейтрализовать контрмодернизационные силы и разрушить деструктивную систему социально-экономических отношений (в украинском случае — как ограничить доминирование полусырьевой экономики и ее хозяев), как провести модернизацию неавторитарными методами с минимальными издержками для населения и как сделать выгодоприобретателями от модернизации не только активное меньшинство, но и не всегда активное большинство. Именно этот комплекс проблем — самое слабое место во всех модернизационных теориях и проектах. Однако, как представляется, политическая философия и экономическая теория солидаризма, благодаря выработанным механизмам рационализации и оптимизации внутренних конфликтов, благодаря ориентации на синтез эгоистических и альтруистических мотиваций представителей элиты, способна дать ответы на эти и им подобные вызовы.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ УКРАИНСКОЙ СОЦИАЛЬНОСТИ: МЕЖДУ АВТОРИТАРИЗМОМ И АНАРХИЕЙ

Одна из главных проблем неуспеха идеестроительства в современной Украине — отсутствие субъектной амбициозной элиты (политической, деловой и интеллектуальной), способной стать генератором и исполнителем модернизационного проекта. В результате общественному сознанию навязывается ложный выбор из двух альтернатив: авторитарной и анархистской.

Авторитарная альтернатива — это разнообразные представления о том, что только «сильная рука» способна «покончить с бардаком» и «вытянуть страну из кризиса», что для устойчивости конструкции необходимо «закрутить» (или хотя бы «подтянуть») «гайки» и т.п. В украинских условиях авторитарная модель — это чаще всего феномен колониального сознания и апелляция к одному из вариантов имперского «порядка» и «стабильности» (российскому дореволюционному, австро-венгерскому, советскому, российскому постсоветскому).

Анархистская альтернатива — это либо позитивные, либо уничижительные характеристики украинскому «бездержавному» сознанию, это попытка апологетизировать либо наоборот — дискредитировать (с последующей апелляцией к авторитарной модели) нестабильное состояние украинской социальности, при котором Украина как страна вынуждена обходиться без Украины как государства.

Однако ни одна из этих моделей не предусматривает развития Украины и модернизации украинской экономики и социально-политических системы.

Авторитаризм и анархия в украинских условиях ведут к стагнации, к замедлению и остановке общественного развития, к доминированию экстенсивных подходов в социальном управлении, к отсутствию субъектности и гражданской культуры у общества, к «потерянным поколениям», которые не смогли реализовать свой «большой проект» здесь и сейчас, к энтропии социального потенциала — исключению из актуальных социально-политических и экономических процессов креативного класса — всех тех, благодаря кому Украина могла бы стать развитой страной. В конечном итоге авторитарные стратегии власти и отказ от развития ведут к рассеиванию социальной энергии, демодернизации и сгниванию государства изнутри. Анархистские — к всеобщей неуправляемости, деструкции и Руине. Находясь в подобном состоянии, Украина каждый раз, как правило, исчезала с политической карты — лишалась суверенитета либо автономии. В 2000-х годах этого не случилось лишь по причине отсутствия серьезных внешних вызовов и относительной слабости соседей — России, Польши, Венгрии, Румынии, Молдовы, Турции. Украинское общество в значительно большей степени, чем российское, белорусское или польское, способно к самоорганизации. Но без эффективного государства в нынешних условиях оно не способно к саморазвитию.

Именно в силовом поле между этими двумя полюсами — авторитарным и анархистским — возникает «заколдованный круг» украинского исторического развития, в котором работает механизм смены политических циклов деструктивная политическая конкуренция — анархия и неуправляемость — потеря суверенитета (автономии) — становление авторитарного политического режима — борьба за независимость — обретение независимости — деструктивная политическая конкуренция. В такой ситуации любые модернизации остаются незавершенными.

Поэтому для эффективного развития Украина заинтересована в наискорейшем преодолении патологических последствий деструкции государства, кризисных циклов и дисбаланса между государством и обществом.

Принципиальный вопрос заключается в следующем: возможна ли в украинском смысловом пространстве неавторитарная и неанархистская идеологическая альтернатива, способная вывести развитие Украины из порочного круга циклической деструкции и воссоздать в стране широкие горизонтальные социальные связи?

СОЦИАЛЬНАЯ СОЛИДАРНОСТЬ КАК ЗОЛОТОЕ СЕЧЕНИЕ УКРАИНСКОЙ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

Идеологическая «третья альтернатива», преодолевающая и отвергающая как авторитарные, так и анархистские утопические установки, в истории украинской общественно-политической мысли есть — более того, там она является мейнстримом и основана на широкой социальной солидарности — на неконфронтационном типе отношений между властной элитой, активной частью общества (потенциальной контрэлитой) и народом (относительно пассивными внеэлитными слоями). При этом в зависимости от различных обстоятельств речь может идти и о широкой общегражданской солидарности, и о балансе либо компромиссе групповых (корпоративных) интересов.

Солидарность и солидаризм — это вовсе не идеологическое среднее арифметическое и не золотая середина между авторитарно-охранительным и анархистским трендами, а принципиально отличная идеологическая стратегия, изначально ориентированная на создание оптимальных условий для развития страны и общества, на преодоление разрушительной для Украины волновой динамики развития «деструктивная политическая конкуренция — анархия и неуправляемость — потеря суверенитета (автономии) — становление авторитарного политического режима — борьба за независимость — обретение независимости — деструктивная политическая конкуренция».

В украинской, а отчасти и в российской, социальной философии и общественно-политической мысли нелиберальной направленности идея солидарности имеет глубокие корни — начиная с представления о «сродном труде» у Григория Сковороды, далее развивается в концепции соборности русского философа-славянофила Алексея Хомякова, в метафизике всеединства Владимира Соловьева, в представлениях о взаимопомощи как факторе развития человечества Петра Кропоткина, в концепции «замирения» и «замиренной среды» харьковского и петербургского социолога Максима Ковалевского, в учении о кооперации украинского ученого с мировым именем Михаила Туган-Барановского, в культуре религиозно-философского ренессанса начала XX века, яркие страницы которой были написаны в дореволюционном Киеве, в философии «космизма» и учении Владимира Вернадского о ноосфере. Едва ли не самый известный украинец в мире, анархо-синдикалист Нестор Махно может считаться одним из немногих, кому хоть в какой-то мере удалось на практике реализовать солидаристские модели самоорганизации.

Примечательно, что именно в украинской общественно-политической и научной мысли солидаристская тематика была разработана значительно подробнее, чем в российской — это поясняется отсутствием в украинской политической культуре представлений о сакральном происхождении и моноцентризме верховной власти, а также установкой на всеобщую социальную субъектность.

Согласно Дюркгейму, солидарность бывает механической, основанной на подобности и однокачественности элементов (именно так, к примеру, устроена религия), и органической, основанной на взаимодополнении разнородных и разнокачественных элементов (например, на разделении труда). Солидаризм строится на принципе согласования индивидуальных и общих интересов, он отвергает не только либеральный индивидуалистический эгоизм, но и тоталитаристский коллективистский альтруизм. Его нередко ошибочно путают с идеологией и практикой европейских тоталитарных режимов первой половины XX века. Квазисолидарность в 1920—1930-х годах в коммунистическом Советском Союзе, а также в национал-социалистической Германии, фашистской Италии и некоторых других европейских странах с похожими режимами, строилась на тотальном подчинении, принуждении, часто — унижении человека.

Солидарность в современном развитом обществе может основываться исключительно на реальной социально-политической субъектности и свободной лояльности гражданина. При этом власть должна признать за ним эту субъектность и не нарушать ее — иначе, в конечном итоге, все может окончиться развалом политической системы и бунтом, который, правда, в Украине, в отличие от России, отнюдь не бессмысленен и не беспощаден, а потому может стать основой для социальной инноватики — именно такие надежды возлагались на оранжевую революцию. Русский философ Иван Ильин определяет свободную лояльность как основополагающее качество социальной идентичности и социальной функции индивида: «Настоящее государство держится не принуждением и не страхом, а свободной лояльностью своих граждан: их верностью долгу; их отвращением к преступности; неподкупностью чиновников; честностью судей; патриотизмом избирателей; государственным смыслом парламентариев; гражданским мужеством писателей и ученых; инициативной храбростью и дисциплиной солдат. Все это не может быть заменено ничем. Человек есть самодеятельный волевой центр, субъект права, а не объект террора и эксплуатации. Он должен строить себя сам, владеть собою, управлять собою и отвечать за себя».

В условиях российской политической системы, заложницей которой стала и продолжает оставаться современная Украина, сильное патерналистское государство целенаправленно обрубает горизонтальные связи внутри общества, замыкая все процессы на себя. Из-за моносубъектности власти и несубъектности общества все российские реформы и модернизации проводились и проводятся исключительно «сверху» и без опоры на поддержку амбициозных элит и народа — на протяжении всей обозримой истории государство стремится быть единственным инноватором и монополистом модернизации. В условиях индустриальных модернизаций в XIX—XX веках государство выступало главным агентом технологических, экономических и социально-политических преобразований во всех странах. Но лишь в Российской империи и СССР его роль была абсолютной.

В российском прошлом и настоящем сложно отыскать примеры солидарности власти и народа, государства и общества (в качестве одного из немногих исключений можно назвать столыпинские реформы); вместо этого наблюдается самоустранение, выпадение, социальное (а то и географическое — на незаселенные восточные территории) «бегство» внеэлитных слоев, а нередко и альтернативных политическому режиму элитных групп и группировок. При такой архитектуре политической системы отношения между властью и обществом строятся не по моделям взаимопомощи, взаимоусиления или конкуренции, а по моделям конфронтации, взаимного ослабления, а то и войны — холодной либо даже гражданской.

Будучи наследником советской системы отношений, современное украинское государство целенаправленно лишает общество инстинктов и способности к самоорганизации.

При наличии социальной солидарности внутри общества государство должно основываться на свободной лояльности граждан. В российском случае народная лояльность всегда была вынужденной — она не предполагала за гражданами никакой субъектности и самодостаточности, «идеальное» население, с точки зрения такого государства, — это безмолвные холопы. В украинском случае государство не в состоянии игнорировать общество: именно попытки вывести за скобки общественные интересы и общественную волю привели в 2004 году к оранжевой революции. В российских условиях солидарность власти и народа подменялась и подменяется различными формами принудительной народной лояльности и идеологического консенсуса: «народность» из знаменитой триады графа Уварова, «Россия сосредотачивается» князя Горчакова, «Россию надо подморозить» Константина Победоносцева, «Народ и партия едины» советских идеологов 1950—1970-х годов, «суверенная демократия» Владислава Суркова, «социальный консерватизм» и «консервативная модернизация» «Единой России» и др.

В украинских условиях имеются все предпосылки для создания альтернативной социальности — основанной не на моноцентризме власти, а на властной полиархии и реальной солидарности власти и народа, однако пока она не обрела ни эффективной теоретической модели, ни предпосылок для практического воплощения, ни даже привлекательного названия и девиза.

КРЕАТИВНЫЙ КЛАСС КАК СУБЪЕКТ ИННОВАЦИОННОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ В УКРАИНЕ

Любые масштабные социальные преобразования требуют артикулированных целей развития, рассчитанного во времени проекта реформ и их субъекта — мотивированной амбициозной социальной группы, класса, этноса или иного сообщества. При этом субъект реформ должен обладать соответствующими мировоззрением, волей, экономической и политической заинтересованностью, а также опираться на достаточные ресурсы и возможности.

Нам представляется, что при переходе к тренду «общества знаний», «экономики знаний», «информационной цивилизации», «инновационной модернизации» таким социальным субъектом может стать креативный (креативно-модернизационный) класс (в широком понимании термина) — как основной генератор инноваций, как субъект воспроизводства человеческого и символического капиталов, как держатель или распорядитель культурного и информационного ресурсов, как социальная группа, от которой зависит глобальная конкурентоспособность государства. Американский социолог Ричард Флорида причисляет к этому классу творческих профессионалов, занятых в креативном сегменте экономики, — работников, чья экономическая функция заключается в создании нематериальных активов, приносящих материальные дивиденды, — новых идей, новых технологий и нового креативного содержания. То есть стратификация производится по профессиональному критерию. Однако в украинских условиях предпочтительнее использовать антропо-социальный критерий — это когда основной классифицирующий признак связан не с объективными, а с субъективными, психологическими показателями.

В современной Украине круг людей, составляющих креативный класс, следует рассматривать шире, чем это делает Флорида. К этому классу можно причислить всех тех, кто в пределах своей профессиональной или социальной деятельности является инноватором, генератором развития, создателем «точек роста». В социальном плане это, прежде всего, представители отраслевой и фундаментальной науки, разработчики и реализаторы высоких технологий, инженеры ВПК, представители некоторых сегментов бизнеса (чаще среднего, созданного с нуля, а также венчурного), активная часть городской интеллигенции, работающая в сфере формирования духовной и информационной реальности. Сюда же следует отнести и представителей «рутинных» профессий, склонных к инновациям и усовершенствованиям в пределах своей профессиональной деятельности. Среди них особое место принадлежит бюрократам-инноваторам. Креативный класс в значительной степени состоит именно из «интеллигентов» и «интеллектуалов», но он не тождественен ни интеллигентскому сообществу в его украинском либо российском понимании, ни сообществу интеллектуалов в западном понимании.

Интересен вопрос о соотношении креативного и среднего классов. На данный момент в социогуманитарной науке отсутствует общепринятое представление о том, из кого состоит средний класс и по каким критериям определяется принадлежность к этому сообществу. Тем не менее, в современной Украине в качестве усредненной стратификационной концепции может быть принята классификация по четырем признакам: во-первых, социально-профессиональный статус; во-вторых, наличие человеческого капитала (прежде всего образовательный уровень); в-третьих, экономический статус, в-четвертых, самооценка — ощущение своей принадлежности к среднему классу. То есть при описании среднего класса превалируют критерии, связанные с потреблением, — качество жизни и покупательная способность его представителей. Иначе говоря, средний класс — это внеэлитный класс потребителей, тогда как креативный класс описывается как прослойка творцов, создателей нового, некоторые представители которой могут принадлежать к элите. Разумеется, в основе стратификации среднего и креативного классов лежат различные модели, поэтому один и тот же человек или социальная группа могут рассматриваться и в контексте среднего, и в контексте креативного классов.

Креативный класс — это достаточно слабо дифференцированное сообщество, его сложно определить по каким-либо жестким формальным критериям, его также невозможно создать «сверху» — административным путем. Принадлежность к этому классу не обуславливается ни социальным статусом, ни уровнем доходов и потребления, ни даже образованием. Однако его можно описать как социо-психотип. Чаще всего это пассионарные люди — с внутренним «стержнем», развитым волевым началом, активной жизненной позицией, инновационным мировоззрением, чувством собственного достоинства. Но пассионарность не является определяющим признаком (скажем, рыночные торговцы — люди в своей массе тоже весьма предприимчивые и энергичные). Представители креативного класса напоминают «предпринимателей» в экономической теории Йозефа Шумпетера, которые обладают «предпринимательской способностью»: они ориентированы не на линейный экономический рост, а на инновации и экономическое развитие.

Нередко представителей креативного класса определяют как «модернизационный класс», «инновационный класс», «поколение модернизации», «интеллектуальный класс» и т.п. Но определение «креативный класс», по нашему мнению, наиболее точно указывает на интегрирующие признаки его представителей — креативно-творческую деятельность и креативно-творческое отношение к жизни.

Представители homo creativus — это люди с творческой идентичностью, с определенным уровнем непрагматических жизненных мотиваций, нередко и со специфической креативной моделью поведения. Им присуща потребность в самоактуализации — в реализации своих способностей и возможностей, в развитии собственной личности. В пирамиде человеческих потребностей Маслоу эта идентичность занимает самый высокий — седьмой уровень. Носителям подобного психотипа присуща способность к нестандартному мышлению, риску, принятию эффективных решений в условиях неопределенности, к творческим озарениям, к трансгрессии и трансценденции, к выходу за пределы имманентной личностной данности. В иных социальных стратах, включая бюрократический класс, доминирует, как правило, вполне рациональная поведенческая мотивация.

По объему контролируемых ресурсов и уровню влияния на принятие политических и экономических решений креативный класс, на первый взгляд, слабее жестко интегрированной и мобилизованной корпорации «силовиков» или олигархов, не говоря уже об административно-бюрократической элите. Более того, многие представители креативного класса являются нанятыми работниками, зависимыми либо от бизнеса, либо от государства. Однако, во-первых, это достаточно массовый класс — его ядро и полупериферию можно оценить в 10—20% от всего населения; во-вторых, его представители — люди пассионарные, энергичные, часто даже самоотверженные, способные создавать локальные «очаги развития», при этом они не нуждаются в жесткой иерархии и управленческой «вертикали». В-третьих, именно представители этого класса являются держателями и воспроизводителями человеческого капитала, который в нынешнюю эпоху становится основой развития и благосостояния любого общества.

Креативный класс стремится к самоорганизации, самоуправлению и саморазвитию. При достижении критической массы и в случае институализации его интересов — например, путем создания новой эффективной политической силы (партии либо общественно-политического движения) — он способен стать реальным субъектом развития Украины.

Разумеется, его продуктивное существование возможно только при наличии свободного социального пространства. В ситуации, где нет свободы — свободы политической, свободы творческой, свободы духовной, свободы самовыражения, где экономическая свобода ограничена коррупцией, — креативный класс маргинализируется, его совокупный потенциал снижается, начинается «отток мозгов» — бегство образованных людей из страны либо «внутренняя эмиграция». Что-то подобное происходит и в современной Украине, и в современной России. Кстати, самые яркие образы русской классической литературы первой половины XIX века — Чацкий, Онегин, Печорин — это представители тогдашнего креативного класса, не востребованные ни бюрократическим государством, ни «гламурным» светским обществом и, как следствие, выпавшие из социальной структуры, — превратившиеся в «лишних людей». Разумеется, в подобных условиях невозможна никакая инновационная модернизация.

Однако в Украине, где есть политическая конкуренция и реальный политический процесс, существует иное препятствие для эффективной модернизации и развития — колоссальный уровень апатии и социальной деградации населения, архаизация и демодернизация, утрата страной позиций в сфере науки, культуры и образования, отсутствие амбициозных элит, разочарование представителей креативного класса в Оранжевой революции и последующих событиях.

Определяющие черты homo creativus — творческая и социальная субъектность, желание и способность быть участниками процессов общественного развития. Эти люди не нуждаются в руководстве со стороны какой-либо вышестоящей инстанции — их не надо «строить». Им надо не мешать. Им нужна не «руководящая и направляющая роль» государства, а создание благоприятных условий для развития и моральная поддержка — чтобы они ощущали, что их труд не Сизифов и что они нужны обществу.

В условиях постиндустриального развития именно национальный креативный класс является основным генератором и источником инноваций, именно он создает символический капитал нации. В ситуации, где он подавлен, рассеян, маргинализирован, инновации приходится экспортировать извне, что характерно для догоняющих модернизаций.

Не правы те аналитики, которые говорят, будто при авторитарном политическом режиме модернизация невозможна. Очень даже возможна! Так же, как возможна и демодернизация в условиях демократического политического режима — например, как в кравчуковско-кучмовской Украине или ельцинской России. История полна примерами более или менее успешных авторитарных экономических модернизаций, когда индустриальное обновление проходило при сохранении политической несвободы (сталинский Советский Союз, гитлеровская Германия, Китай, Южная Корея, Япония, Сингапур, Тайвань, Таиланд, Малайзия, Индонезия, ОАЭ, Чили при Пиночете, современная Беларусь). Верно иное: в условиях авторитаризма невозможна инновационная модернизация, возможна лишь индустриальная догоняющая модернизация и политика «принуждения к инновациям», возможен экономический рост без развития. Даже самый «просвещенный авторитаризм» может быть эффективен в течение коротких периодов и только в экстремальных ситуациях (война, послевоенная разруха). Но на длительных временных отрезках в российских условиях он ведет к социальной стагнации, остановке развития и демодернизации. Авторитарная модернизация успешна лишь там, где есть традиционное общество, где есть неисчерпаемый запас неприхотливых людей, живущих по его законам. Например, сталинская индустриальная модернизация могла быть реализована лишь в крестьянской стране и лишь при помощи крайне жестких методов (вплоть до террора и Голодомора). Но в современной Украине от традиционного общества осталось очень мало (но больше, чем в той же России), большинство украинцев — современные городские жители, любящие комфорт и не готовые к мобилизации, проявлению сверхусилий и недопотреблению.

Украинский креативный класс всячески нуждается в расширении и институализации горизонтальных связей — как внутри сообщества, так и в отношениях с государством. Поскольку у его представителей доминируют непрагматические мотивации и амбиции, связанные с самоактуализацией, это сообщество в той или иной степени способно к мобилизации — оно готово откликнуться на призыв власти и принять участие в большом модернизационном проекте — даже в условиях отсутствия у государства избыточных ресурсов на модернизацию. Но при этом государство и властная политическая элита не должны рассматривать относительную независимость креативного класса в качестве угрозы, не должны мешать его самоорганизации и кристаллизации в его среде альтернативных элитных сообществ и группировок.

НОВАЯ РОЛЬ ГОСУДАРСТВА: ГОСУДАРСТВО-ПАРТНЕР ВМЕСТО ГОСУДАРСТВА-БАНДИТА

Социальная модернизация — одна из обязательных функций современного государства, ориентированного на глобальную конкурентоспособность. Это не право, а его обязанность, поскольку отказ от модернизации может реально угрожать национальной безопасности, подталкивая страну к неконкурентоспособности — и, как следствие, к гибели и исчезновению, либо к превращению в ресурсную колонию.

В России исторически сложилось, что государство в лице верховной власти выступало инициатором и единственным субъектом всех модернизаций и социальных мобилизаций. Одновременно в лице административно-бюрократической элиты государство выступало врагом и тормозом социальных инноваций, особенно если они посягали на источники коррупционной либо сырьевой ренты. При этом роль общества мыслилась исключительно в качестве пассивного реципиента, объекта, а то и «расходного ресурса» модернизационных стратегий — та же сталинская модернизация временами напоминала геноцид.

Модель украинского развития несколько иная: главный тормоз развития — не деспотическое авторитарное государство, а паразитические политические элиты, захватившие государство либо получившие доступ к каким-либо административным возможностям.

В модернизациях различных типов функциональная роль государства различна. При авторитарной модернизации постановкой целей и задач развития занимается властная корпорация и бюрократия, при инновационной модернизации эти задачи должны определяться в ходе диалога между государством и обществом. Главный субъект авторитарной модернизации — верховная власть и бюрократия; главный субъект инновационной модернизации — креативный класс. В авторитарной модернизации государство выступает инициатором и единственным субъектом перемен, в инновационной — только заказчиком.

После Второй мировой войны в мире стала популярной модернизационная концепция «девелопментализма» (developmentalism), в которой главным субъектом является государство развития. Некоторые страны Юго-Восточной Азии, Латинской Америки и Ирландия именно ей обязаны своим «экономическим чудом». Руководители современного Казахстана прямо подчеркивают, что именно «девелопментализм» лежит в основе их стратегии развития страны.

Как нам представляется, эту концепцию по критерию баланса интересов государства, общества в целом и негосударственных структур можно рассматривать где-то посредине между концепциями авторитарной мобилизационной модернизации и модернизации инновационной. Однако обязательное условие девелопменталистских стратегий — монолитность государственного аппарата и национального политического класса в их воле к развитию страны. Ничего похожего в нынешней Украине нет и близко. (В нынешней России никакой воли к развитию также нет, однако верховная власть пытается ее имитировать.)

Украинское общество крайне заинтересовано в проведении модернизации, при которой в модернизационных процессах будет задействовано максимальное число представителей активных социальных групп. Для этого необходима смена модернизационной парадигмы — с авторитарной на инновационную. Однако у инновационной модернизации в Украине есть жесткие противники: едва ли не самое мотивированное и солидаризированное контрмодернистское сообщество — паразитические политические кланы, сырьевая и «металлургическая» олигархия, а также та часть бюрократии, чьи интересы и механизмы обогащения могут реально пострадать от рационализации и децентрализации системы государственного управления. Эффективным для процессов национального развития может быть также открытие лифтов вертикальной мобильности и рекрутирование на ключевые для модернизационных процессов государственные управленческие должности ярких представителей креативного класса.

Кроме того, в случае проведения инновационной модернизации государство может пойти на максимальные уступки обществу и разнообразные самоограничения. К примеру, верховная власть должна сдерживать контрмодернистские тенденции, ограничивать произвол государственной бюрократии в отношении креативного класса, должна отказаться от собственной монополии на власть и допустить полиархию и частичное перераспределение властных возможностей, к чему неотвратимо ведет внедрение социальных и технологических инноваций.

В контексте современных модернизационных дискуссий стала популярной идея о возможности проведения модернизации «снизу», которая преподносится как продуктивная противоположность модернизации «сверху». Однако, как представляется, модернизация «снизу» — это метафора, красивый образ. Если государство не является участником модернизационных проектов, если оно — тормоз модернизации, то любая модернизация «снизу» будет раздавлена государственным колоссом, а ее инициаторы — маргинализированы.

Авторитарная модернизация проводится всегда «сверху», на основе социальной мобилизации. Обратная связь с обществом и социальные издержки для государства второстепенны — государство рассматривает общество исключительно как объект своего воздействия, как дешевый и возобновляемый ресурс. Но инновационная модернизация в нынешних условиях может быть успешной только при субъектности и активности креативного класса, поэтому она должна проводиться не «сверху» и не «снизу», а в диалоге государства (в лице как верховной власти, так и административно-бюрократической элиты) и креативного класса — на основе всестороннего согласования их интересов.

Может ли инновационная модернизация в принципе обойтись без социальной мобилизации? Вопрос важный и дискуссионный. По крайней мере, мобилизационный рывок, сопровождающийся недопотреблением населения, — это традиционное для российского развития явление. Он требует сверхнапряжения усилий общества ради некоей абстрактной либо утилитарной цели: государство во имя «светлого будущего» предлагает народу безропотно терпеть трудности и лишения — здесь и сейчас. Мобилизация всегда имеет существенные издержки: она выкачивает из общества витальную энергию, что, в конце концов, всегда заканчивается стагнацией. Поэтому при инновационной модернизации сильные мобилизационные рывки нежелательны. Авторитарная модернизация с ее диктатом государства и принудительной мобилизацией близка к «революции сверху»; инновационная модернизация по своей типологии ближе к ускоренному эволюционному пути развития. В настоящее время о мобилизации уместно говорить по отношению к государственной бюрократии и креативному классу — как главным потенциальным «прорабам» модернизации. Но народ, неактивное большинство, и так живет в целом на пределе возможностей — призывать его к самоограничениям, снижению потребления, терпению и концентрации усилий во имя «модернизационного рая» в нынешних условиях, во-первых, безнравственно и, во-вторых, бессмысленно.

Украинское общество отнюдь не сервильно (т.е. не преклоняется перед жесткой властью), не всегда пассивно, а наиболее энергичные его слои очень даже хотят быть участниками модернизационных процессов.

В постиндустриальном мире человек выходит на определенный уровень индивидуальной самодостаточности: он может быть мобильным, не связанным жесткими узами и вертикальными иерархическими связями с «заводом» (корпорацией). При желании он способен стать сам себе хозяином — социальная и географическая мобильность превращается в одну из важнейших парадигм современности. Поэтому для эффективного управления власти необходимо не умалять социальную субъектность гражданина, как это чаще всего бывает в России и по инерции — в Украине, а создавать условия, в которых может достигаться мультипликационный социальный эффект.

В современных условиях меняется и образ эффективного государства — государство-страж, государство-бандит, государство-коррупционер, государство-корпорация, государство-ночной сторож (любимый либералами образ) в общественном сознании превращается в государство нового типа — социального партнера. Главная цель такого государства — помимо охранительных функций — модернизационная: социальное развитие, синергия, взаимное усиление и солидаризация государственных интересов с общественными. Это когда, фигурально выражаясь, дважды два — не четыре, а шесть или восемь. Признавая за обществом и гражданами субъектность, государство вынуждено заключить с ними новый общественный договор — о разграничении интересов и сфер компетенции, — а самому стать эффективным инноватором — не только заказчиком, но и гарантом инновационной социальной модернизации, — арбитром, следящим за выполнением правил.

Разумеется, государство-партнер — это лишь привлекательный образ, а не реальное состояние и не ближайшая перспектива Украины. Однако в условиях XXI века подобная модель будет иметь большую устойчивость, чем авторитарные или полицейско-охранительные государства.

Инновационная проблематика имеет ярко выраженную политическую подоплеку, поскольку любая инновация, усвоенная обществом, приводит к изменению существующего баланса политической власти. Инновации ведут к перераспределению сложившихся политических связей и схем приватизации ренты — в результате чьи-то интересы оказываются ущемленными, а кто-то — выигрывает. Понятие креативной деструкции (созидательного разрушения), введенное Шумпетером, поясняет, почему доминирующая политическая элита всеми возможными методами противится инновациям. Примером креативной деструкции может служить появление рынка в постсоветской Украине и других странах СНГ. Рыночные механизмы, рыночные отношения и рыночная либерально-фундаменталистская идеология были, без сомнения, крупной инновацией, которая, будучи наложенной на реалии социалистической плановой экономики и неготовность общества жить в новых условиях, привела, в конечном счете, к социальной демодернизации, уничтожению существующих хозяйственных механизмов и целых сегментов экономики.

Установление паритетных и солидарных отношений между украинским государством и обществом вполне может рассматриваться как креативная деструкция, которая, тем не менее, является непременным условием выживания Украины в XXI веке.

В противном случае, — если государство будет проводить политику «подморозки» и препятствовать проявлениям субъектности общества, — вся мобилизованная социальная энергия будет рассеяна в пустоту. Скажем, в 1945 году советский народ находился на пике мобилизационного подъема, вызванного победой в Великой Отечественной и Второй мировой войнах. Но сталинский режим вместо того, чтобы воспользоваться взлетом народного духа и создать прорывной синергетический эффект, побоялся «неуправляемости» масс и «слил» народную энергетику — немало советских освободителей из Европы прямым рейсом отправилось в Сибирь.

Государство должно управлять не экономикой, а экономическим развитием, не обществом, а социальным развитием. То есть оно должно создавать условия и мотивации для самостоятельного хозяйствования и принятия бизнес-субъектами самостоятельных решений. Такое государство-партнер в наибольшей степени соответствует сегодняшним вызовам глобального мира и очень хорошо вписывается в формат украинской политической культуры. Однако в реальных политических условиях пока остается недостижимым идеалом.

ИННОВАЦИОННАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ — ПУТЬ К КРЕАТОКРАТИИ

В теории модернизации распространено представление о том, что модернизационные проекты и инновационные системы рождаются не из общегуманистических или общегосударственных соображений, а из осознания политическими и интеллектуальными элитами надвигающегося краха собственного государства — при всё увеличивающемся отставании от стран-«эталонов» мирового развития.

Стратегия дальнейшего существования и развития Украины может быть выработана в контексте трех альтернативных типов сценариев — инерционного, мобилизационного и инновационного.

Во-первых, инерционный сценарий: вряд ли Украина окажется среди лидеров мирового развития, однако украинская элита сможет интегрироваться в мировую элиту на вполне приемлемых для нее условиях. Дальнейшее развитие не требует структурных реформ, все изменения ограничиваются «фасадным» уровнем и управляемой властью общественной дискуссией о модернизации, экономический уклад сохраняет энергозависимый характер.

Во-вторых, мобилизационный: авторитарная модернизация проводится на основе реального проекта развития страны, выдвинутого верховной властью и несаботированного административно-бюрократической элитой, в условиях жесткой социальной мобилизации и попытки ограничить политические свободы.

И, в третьих, инновационный: модернизация рассматривается как часть нового общественного договора — между государством и обществом. Инициируя модернизацию, государство вынужденно идет на ряд самоограничений — прежде всего, на ограничение собственной монополии на власть, на сотрудничество с амбициозными классами и на реформу системы государственного управления. Упор делается на развитии несырьевых секторов экономики, наукоемких технологий и воспроизводстве человеческого капитала. При этом верховная государственная власть берет на себя функцию «внутренней службы безопасности», в задачу которой входит нейтрализация «агентов контрмодернизации» внутри государственного аппарата и бизнес-элит, а также борьба с коррупционными схемами присвоения рентных доходов.

В условиях рентной экономики принято говорить о «порядке» и «стабильности» как высших ценностях государственного развития. Однако оказывается, что подобная «стабильность» является средой для инерционного существования в течение весьма ограниченного промежутка времени. В такой ситуации государство эволюционирует в направлении «государства-корпорации» (или государства, основанного на картельном сговоре нескольких корпораций), а национальные интересы подменяются утилитарными интересами доминирующих элит, которых можно сравнить с «учредителями» корпорации.

Мировой структурный и финансово-экономический кризис, а также постепенный переход к новому общемировому укладу жизни, подводят элиты к необходимости мыслить нелинейно и содействуют выработке и продвижению реальных, а не муляжно-пиарных модернизационных сценариев. Если верховная власть обладает стратегическим и прогностическим видением перспективы развития Украины и мира, она должна инициировать всеобъемлющую инновационную модернизацию. А это, в свою очередь, означает смену не только дизайна, но и сущности политического режима — от демодернизации и ресурсной экономики в сторону креатократии.

Государство, максимально приспособленное к институционализации инноваций и инновационных процессов, государство, легко адаптирующееся к креативной деструкции, государство, поставляющее на мировой рынок идеи, образы, высокие технологии и интеллектуалоемкую продукцию, а не только природные ресурсы и энергоносители, государство, в котором авторитет и легитимность политической элиты зиждется прежде всего на факторах «мягкой власти» и свободной лояльности народа, — таковы общие контуры украинской креатократии, выгодно отличающие эту модель не только от реально наличествующей, но также от новых идеократических и технократических утопий.

Инновационная модернизация, проходящая при широком участии креативного класса, предполагает существенные коррективы всей украинской политической системы: главное — это отказ от модели, в которой политические кланы являются единственными субъектами выработки, принятия и исполнения решений (точнее, имитации выработки, принятия и исполнения решений). Это противоречит узкокорпоративным интересам власти, поскольку умаляет ее монопольный статус в социальной системе, однако открывает широкую перспективу для развития субъектности различных общественных групп и общества в целом, что, в свою очередь, дает основания для мультиплицирующего синергетического эффекта и небывалого социального роста.

Таким образом, в информационно-когнитивную эпоху прежние методы управления и социальной интеграции становятся неэффективными и даже угрожающими дальнейшему развитию и сохранению социальных систем. Лидерские позиции в мире в недалекой перспективе займут те страны и народы, которые держат курс не на постмодерн, а на «сверхмодерн», которые играют на усложнение, а не на упрощение культурной, гуманитарной, социально-политической и управленческой модели.

В этих условиях высокий уровень развития Украины может быть достигнут и сохранен не на основе государственного охранительного патернализма, не на основе жесткой социальной мобилизации и не на основе «добровольно-принудительных» форматов лояльности. Украина, как это неоднократно подтверждалось на протяжении всей истории (и в составе Российской империи, и в составе СССР), способна стать одним из мировых лидеров по производству, внедрению и капитализации инноваций — научных, технических, гуманитарных и даже управленческих. Однако достичь этого можно лишь путем ведения взаимовыгодного и партнерского диалога, путем сотрудничества, солидарности и синергии сохраняющих свою субъектность граждан, общественных организаций, креативного класса, бизнеса и государства.

Столь любимые сторонниками «жесткой руки» сценарии консолидации народа в критический момент вокруг «сильного» патерналистского государства, а то и «мудрого» вождя — при отказе от субъектности общества, как и столь любимое упование анархистов на «чудо украинского бездержавия» в начале XXI века способны повести Украину не в будущее, но в прошлое.

А ведь именно завоевание будущего является главной сверхзадачей украинской модернизации.