Война и мир, норма и исключение, привычное и странное, естественное и чудовищное — отношения, пронизанные неистребимым свойством взаим­ного переворачивания и перехода. Эти отношения — несмотря на все усилия нравственного чувства — не удается встроить в устойчивые синонимичные ряды, жестко противопоставленные друг другу. Несмотря на историческую эволюцию этических представлений, направленную на то, чтобы утвердить однозначное распределение позитивных и негативных качеств в отношении мира и войны, в них сохраняется некий неделимый на гуманистический этос остаток, заставляющий видеть в войне нечто по ту сторону нравствен­ного императива. И дело здесь не в конфликте этического и эстетическо­го, не в возможности художественной реабилитации насилия через обраще­ние к возвышенной «поэзии войны» или романтическому экстазу «упоения в бою». Вопрос в том крайнем напряжении между обыденностью и эксцессом, которое вносит в человеческое существование война. Даже тогда, когда война рассматривается как естественное продолжение политики и культурная норма, она не перестает быть экзистенциальным потрясением, неизбежно вводя смерть на сцену человеческой жизни. Театр боевых действий — место встречи крайних полюсов человеческого существования. Парадокс в том, что абсолютность естественной границы, отделяющей жизнь от смерти, в случае войны, как сознательно организованного и культурно опосредованного на­силия, оказывается проблематизирована. Не в том смысле, что павшие герои обретают вечную жизнь в памяти потомков. Но благодаря тому, что смерть выступает здесь как радикальное средство изменения и обновления восприя­тия мира, омертвевшего вследствие естественной рутинизации повседневной (мирной) жизни. Горизонт смерти обнажает диалектичность живого и мерт­вого: живое перестает восприниматься в качестве естественного первоначала, но обнаруживается как эффект столкновения с тем, что ставит его под вопрос. Таким образом, смерть оказывается не простой противоположностью жизни, но средством (пусть и крайним) ее ревитализации. Именно эту логически па­радоксальную и этически противоестественную опосредованность жизни и смерти, обнажаемую войной, отметил немецкий антрополог и психоаналитик Клаус Тевеляйт, анализируя военные дневники Эрнста Юнгера: «Только война обещает, что внутреннее мертвое обретет жизнь»

Вполне вероятно, у гавайцев была масса причин для того, чтобы съесть английского мореплавателя Джеймса Кука. Точнее для того, чтобы его убить. Есть или не есть? Так вопрос уже не стоял. И все же почему?