Каков масштаб идентичности, такова и телесность
Россия — единственная республика на постсоветском пространстве, за последние пятнадцать лет сумевшая нарастить своё этническое, религиозное и этнокультурное разнообразие.
Если мы бросим взгляд на республики Закавказья, Прибалтики, Средней Азии и даже, чего уж там греха таить, на близкие нам щирую Украину и винощедрую Молдову, — везде за эти годы произошел рост доли титульной нации: в Украине стало больше украинцев, в Азербайджане — азербайджанцев, в Грузии — грузин, в Узбекистане — узбеков и так далее… И только в России после невероятного скачка гомогенности в результате распада Советского Союза, когда доля русского населения подскочила враз на отметку в восемьдесят два процента (последний раз такая большая доля русского населения в составе государства была еще до аннексии Москвой Казанского ханства), стал тут же развиваться рост разнообразия, связанный с понижением доли русского населения[1].
Всегда было так, что русский народ являлся цементирующим началом (согласно чеканной формулировке отечественных этатистов —
государствообразующим этносом). Но, однако, его доля в российской и советской империях была скромной (покоясь в диапазоне 44-55 процентов[2]). Этой половины от общего числа, этой особого качества закваски всегда хватало для того, чтобы, пропитывая всю толщу многоукладного быта, удерживать единым целым огромное пространство евразийского материка. Неудивительно, что всех, проживающих в России, к какой бы нации они не принадлежали, идентифицировали за рубежом в качестве «русских», по сути, отождествляя людей с различными фенотипическими характеристиками в качестве единого народа, фундированного в русской культуре и русском языке, а позже — народа, воплощающего советский исторический тип.
Процесс гетерогенности России в ближайшие годы и десятилетия будет нарастать. Насколько простирается наш взгляд, насколько наши демографы, этнографы и специалисты по миграции способны вообще мыслить про будущее России, настолько все они полагают процесс увеличения идентификационного разнообразия России.
В складывающейся ситуации перед нами остро стоит вопрос: будет ли в современной России выработана единая, рамочная по своей функции, идентичность? Будет ли создан некий связующий обруч (представьте условный обруч, стягивающий элементы бочки), способный стянуть различные этнические, религиозные, этнокультурные элементы России в единое целое? Или такая связующая идентичность нашему поколению уже не по силам? И тогда Россия, к примеру, выбрав один из европейских сценариев неспешного существования, в территориальном смысле должна будет скукожиться?
Неужели Россия — это шагреневая кожа, когда процесс можно длить и тянуть, но он задан и необратим?
Безусловно, Европа — распухающее тело, наползающая на нас правовая субстанция, собственно
протоимперия, ставшая реальностью благодаря новому целеполаганию старых европейских элит, сравнительно сильной идентичности европейца, респектабельности евростандарта, предсказуемости и желанности европейского образа и качества жизни.
Россия же — одряхлевшее тело, со случайными границами (сложившимися не как государственные, а как административные), патологически высокой смертностью (когда каждый второй мужчина не доживает до пенсионного возраста), сомнительной, в глазах мирового истеблишмента, легитимностью правящего класса (и потому цепляющегося за паллиативы типа «суверенной демократии»).
Несмотря на знамя безопасности, с которым мы вышли на международную арену сразу после 11 сентября, мы находимся в позиции оправдывающегося неудачника. И не дай нам Бог скатится в позицию агрессивного подростка, хвастающегося именным оружием отца (ядерным потенциалом СССР).
Как это не парадоксально, в целях самосохранения Россия не должна переставать мыслить большими пространствами — наступлением и отступлением — превратившись в эдакую уравновешенную, респектабельную и стабильную Швейцарию. Потому что у Швейцарии и большинства других европейских стран отсутствуют вызовы, которые стоят перед Россией. Россия не находится в таком благоприятном, уютном, посапывающем положении. Россия многим одарена, но и обременена. И это наша судьба. И ее нужно принять.
Россия складывалась путем собирания земель. Европа — путем объединения. Россия обладает не просто крупнейшим в мире наследством, она обладает непростым, сложным наследством, к тому же, наследством оспариваемым, а бывало, что и раздираемым.
Поэтому у России свой путь и свои способы работы с пространством и территорией. Также России предстоит по-своему решать проблему заселения своего пространства. Потому что только заселение и освоение территории позволяет легитимировать свое право на владение. Поэтому мой тезис таков:
России следует перейти от геостратегии собирания земель к новой стратегической инициативе — собирания народов[3].
Но, чтобы выполнить задачу
собирания народов, нужно, во-первых, действительно иметь рамочную, обручную идентичность, которая разное сделает единым и взаимоприемлемым (и при этом не унифицирует), а, во-вторых, изменить отношение к собственному населению, потому что пока государство сохраняет в себе отдельные людоедские инстинкты, которые оно приобрело в предыдущие эпохи, у нас ничего не получится. Россия останется слабо привлекательной территорией для частной и общинной жизни. И, главное, слабо привлекательной территорией для общенациональной проектной инициативы.
Идентичность России складывается из совокупности наших личных идентичностей. Россия сохранится настолько, насколько мы, ее граждане, сами обладаем пресловутым идентификационным масштабом. Нормотворчеством здесь ничего не сделаешь, не сделаешь и средствами пропаганды и пиара. И не сделаешь с помощью силовых структур и боевых дружин. Это исключительно психолого-образовательная, культурно-политическая и, в первую очередь, духовная задача.
Напомню современную формулировку из нашей Конституции: «Мы — многонациональный народ». Если эту формулу перевести на европейские языки, изложить в рамках европейской политической культуры, то следовало бы писать — «Мы — многоплеменная нация», т.е. политическая нация россиян, состоящая из многих племен, родов, тейпов, народностей[4]. Но это лишь часть правды. Ведь черт скрывается в деталях. Вернемся в не столь далекое прошлое.
После протяженной тридцатилетней войны Европа определилась, и стала последовательно, хоть и со срывами, конструировать самою себя по Вестфальским лекалам как систему national state. Речь идет о вполне определенной договоренности между ключевыми европейскими столицами по поводу того, как они начинают собирать и разграничивать между собой пространство Европы и, на следующем шаге, мира[5].
А теперь представьте Россию тех времен, которая вдруг бы приняла эту европейскую игру и начала самоопределяться через понятие national state. Это бы стало началом ее конца! Я даже не говорю про Польшу и Финляндию, — с Украиной, Хивинским да Коканским царствами Москва не смогла бы справиться при таком типе национального самоопределения!
Одним словом, эту опасность европейничания мы избежали, но в этот момент Россию подстерегала другая коварная беда.
Еще император Николай I прекрасно понимал надэтническую особенность российского общества и недаром вошел в историю своим высказыванием о том, что «нет хороших русских и плохих немцев, а есть хорошие и плохие подданные». зкрахуривело их династию и Россиию Польши и Украины (ел в историю своей сентенцией
Он то понимал. Зато его внуки — ни черта не понимали! В правление Александра III произошел отказ от данного принципа, и, видимо, недаром, завершение царствования Романовых было омрачено глупостью русификации Польши и Украины. Русификации, ни к чему так и не приведшей, а только добавившей козырей в руки сил, раскачивающих на тот момент «лодку» российской государственности.
Еще раз мы наступили на те же грабли в тот момент, когда ослабла хватка советского режима. Самоопределение России путем создания параллельных структур партийной власти в существенной части спровоцировало крушение Союза.
Сегодняшнее самоопределение русских, если оно произойдет в рамках проекта «Россия для русских», продолжит процесс сворачивания результатов пятивековой колонизации Северной Евразии.
Это не просто поражение — это завершение цикла русской истории, причем, видимо, кровавое завершение. Можно представить, как во всех городах необъятной России начнут выдавливать вначале «чеченов» и «чурок», а затем «жидов» и «хохлов».
Обозначим наличие большого российского цикла. Выделим в нем две фазы — фазу разворачивания и фазу сворачивания масштаба национальной идентичности.
Фаза А, восхождения: от этногосударственности, через византийско-чингизидовскую империю к Советам, выдвинувшим подлинно мировой проект, впервые в истории задавшим всеобщую планетарную классовую идентичность.
Фаза Б, нисхождения: от момента сворачивания большевистского проекта в советскую интернациональную империю, через 91-й год, когда произошел сброс обязательств до масштаба национальной государственности, до сегодняшнего момента существования прямой угрозы отказа от проекта национальной России и перехода к этнонациональной[6].
Если этот сценарий возобладает, если большой российский цикл не будет волевым образом преодолен, придется готовиться к совсем иному пространственному очертанию России.
Будем ли мы капитулировать? Я отношусь к оптимистам и считаю, что Россия неоднократно демонстрировала необходимые качества и невероятную силу социокультурной переработки — придания своих качеств другим народам. Люблю вспоминать, что во времена Бориса Годунова более половины дворянских родов не были славянами — это были тюркские и иные неславянские фамилии. В тот момент, когда русские войска стояли под белыми стенами Казани, примерная численность Московского княжества и Казанского ханства была одинаковой — историки говорят, примерно по шесть миллионов человек[7]. Сегодня русских сто двадцать миллионов, а татар всё те же шесть миллионов человек. Спрашивается: куда делись татары? Ведь геноцида, подобного североамериканскому, не было. Да они же сидят в наших костях! Потому и говорят: поскреби русского — обнаружишь татарина. А чтобы угра обнаружить — даже скрести не надо.
Перед нами стоит очень простая дилемма: или мы воспроизведём способность и страсть русского человека к интеграции иноплеменного, инокультурного, иноверного, или мы пойдём по одному из двух худых путей.
Пути первому, относительно лёгкому и приятному, в конце которого, возможно, станем одной из стран Восточной Европы, и в некотором смысле (а в культурном смысле точно) — не последними задворками большого и добротного европейского Дома. Для кого-то это удобный, приемлемый, наваристый вариант. Но мне почему-то кажется, что отказ от масштаба, от дерзкого отношения к окружающему пространству, отказ от других народов является прологом
другой истории, не российской, а принципиально другой.
Может быть, большинство из нас готово согласиться на другую историю, и действительно, куда приятнее жить пусть в небольшом, но зато весьма уютном и безопасном государстве, сомасштабном возможностям и потребностям мещанина, менеджера, буржуа. Ведь большинство из нас с удовольствием приезжает в Европу и окунается в ее гостеприимный быт, забываясь от российского бездорожья и придорожного хамства.
Так, может быть, смириться? Стать как все? Стать Европой?.. Но тогда мы уж точно не останемся «скифами» «с раскосыми и жадными очами». И разве это будем все еще мы?!
Путь другой, — путь этнонационализма, лозунга «Россия для русских!», приведет нас к большой крови и малой России. Да и кого из
нас? Пожалуй, уже не совсем
нас, ведь многих из нас к тому времени не будет, многие окажутся «недостаточно чистой крови», или недостаточно прямого носа, кто-то сбежит, кого-то сгноят, кто-то будет драться и погибнет… Это и есть гражданская война, которая венец конфликта общественного самоопределения.
Подчеркну: мы боремся за
национальное, но не за то национальное, что обращено в сторону примитивизации всех форм быта и сопротивления, которое по природе своей активно культивируемый сорняк тупого и агрессивного национализма, а за такое национальное, что обращено к вершинам творчества, к многоцветию культур, стилей и форм; национальное, которое по сути своей наступательно, т.е. движение с целью интеграции в себя, а не выпихиванию за пределы себя, а, значит, на собирание, а не на разбрасывание, на внимание, а не на пренебрежение.
Полагаю, что главный вопрос сегодняшней русской жизни — это вопрос о мере допустимого напряжения: сколько душ, отождествляющих себя с Россией, смогут выдержать конфликт между частным и национальным? Выдержать ситуацию, когда с одной стороны, культивируется чувство местного, локального, тёплого, скрупулёзно чтимого, своего, а с другой, такого вселенско-охватного, которое способно к многообразию, поощряет его, включает постоянно новое в свой состав, в объем своей души? Выдержать ситуацию, когда, с одной стороны, соблазняют Европой, а с другой — русским топором.
Сколько нас способных выдержать напряжение, задающее масштаб общероссийской идентичности?!
Насколько это напряжение в ближайшие годы станет собирающим, а не разрушающим для большинства сообществ и большинства россиян, настолько это и предопределит судьбу России, судьбу её в тех границах, которые нам достались от наших дедов и отцов. Ведь,
каков масштаб идентичности, такова и телесность.
Таким образом, обсуждая масштаб общероссийской идентичности, мы обсуждаем Россию в ее исторических границах. А ведь остаться в границах — это одна из безусловных задач России в XХI веке.
На огромном Евразийском пространстве множество наций — с этим трудно спорить; и эти нации имеют право на самоопределение (тем более что мы сами это право институционализировали, внеся в мировую повестку дня); но над всем этим этноразнообразием доминирует «народ», получивший имя «сверхнарода», российского народа, и, обратите внимание, ни о каком самоопределении — в смысле сепаратизма — этого народа речи не идет, и ни когда не шло!
Верно подмечено: государство, построенное по принципу «Россия для русских!», является общественно-политическим антагонистом современного Российского государства[8]. Но скажу жестче: данный проект является антагонистом всей русской истории.
Отделяясь от кавказского, русский националист отделяется от России. Потому что он хочет Россию воображаемую, Россию усеченную, Россию «аккурат для своих», Россию, принесенную в жертву тщедушному мифу о русском национальном господстве.
«Москва для москвичей!» — лишь частная вариация темы «Россия для русских». Глупость лозунга обнажается тем, что непонятно как вообще в таком случае возможна кооптация в состав москвичей вообще кого бы то ни было?! А без последнего — без притока мигрантов — Москва просто не жилец! Ибо не может существовать сам по себе город, в котором важнейший репродуктивный показатель — суммарный коэффициент рождаемости — меньше единицы! Доведенная до логического предела такая политика превратит Москву в остывающий, не способный к инновациям, дряхлеющий, полный стариков город. Развитие уйдет из Москвы и найдет себе другую площадку.
Властвовать и доминировать означает поглощать и интегрировать. Иметь право на власть — означает нести ответственность за судьбу общественного, а не только приватного. «Москва — для москвичей!» — лозунг не столичный, а провинциальный. Лозунг лидера: «Все в гости к нам!». Лозунг аутсайдера: «Все что имеем — только для своих». Ведь чем выше коэффициент аккреции (способности втягивать окружающие демографические и иные ресурсы) — тем уверенней возрастает могущество города. Именно этим Москва сегодня и занята, и, надо заметить, во многом вопреки политике столичных властей.
У России две беды — европейничание и этнонационализм. Первая беда сворачивает Россию в Европу, вторая — в Смуту. Обе беды — болячки старые, известные. Обе — по сути, чужие игры, нацеленные на понижение русской миссии, на сворачивание масштаба национальной идентичности. И хотя все это изучено и проговорено, нет гарантий, что мы в очередной раз не наступим на те же грабли.
Итак, будем бдительны,
масштаб национальной идентичности предопределит историю России.
[1] При этом, несмотря на все алармистские заявления о «деславянизации» нового российского пограничья, русское населения Кубани, Дона и Ставрополья все еще составляет порядка 80-85%. Самой «нерусской» из новых пограничных областей России является Астраханская область, где удельный вес русских — 72% (С.Маркедонов).
[2] По результатам Первой Всероссийской переписи населения 1887 года, удельный вес великороссов составлял чуть более 44%. Однако это количество «распределялось» и на Великое княжество Финляндское, и на Царство Польское. В Советском Союзе (уже без Польши и Финляндии, но с Галицией и Закарпатьем) количество русских увеличилось до 55% от общего числа советских граждан (С.Маркедонов).
[3] См. Градировский С. «От собирания земель к собиранию народов». М., 2005 г.
[4] Об этом см. у В.Тишкова.
[5] М.Ильин.
[6] С.Кургинян.
[7] В.Похлебкин.
[8] С.Маркедонов.