Корпоратизм! Хоть слово дико,

Но нам ласкает слух оно…

Коллеги, сегодняшняя встреча задумана как домашняя. Как прессу, так и других "властителей дум" мы почти не приглашали, за исключением друзей. Поэтому, пожалуйста, попытайтесь чувствовать себя свободно, несмотря на величие того помещения, в котором мы находимся.

Поскольку я занимаюсь темой корпораций тридцать лет, попытка отчитаться о результатах работы за тридцать минут довольно смешна, и она предприниматься не будет. Меня попросили выступить на заданную тему, что я и сделаю. Предлагаемые позиции будут очень конкретными, они будут содержать по возможности обоснованный ответ на заданный вопрос: оправдана ли ставка на корпорацию в 2008 году? Хотя способ получения этого ответа может показаться неожиданным.

Как вы знаете, в шахматах теория дебюта разработана во многих началах партии примерно до пятнадцатого хода. Поэтому, когда вы играете с гроссмейстером, то первые пятнадцать ходов он только имитирует внимательный взгляд в вашу сторону, раздумья и т.п. На самом деле он на автомате разыгрывает те или иные варианты. Поэтому я хотел бы, чтобы несколько первых шагов, которые обычно и привлекают внимание, – содержат проклятия, призывы, шутки, прибаутки и так далее, – прошли как можно быстрее. Я заранее приготовил раздаточный материал, содержащий все это, где пунктирно обозначил исходный круг проблем.

Но хотелось бы сказать вот что. Всякое общество – а российское в особенности – ужасно расколото. Мы изначально разделены по принципу «мужчины/женщины». И уже в силу этого я не могу быть беспристрастным, поскольку буду справедливо заподозрен в причастности к одному из этих вечно враждующих и взаимно нуждающихся лагерей. Хотелось бы найти позицию, в которой меня нельзя бы было заранее заподозрить в пристрастности. Сегодня речь пойдет о корпорации, и как бы я ни старался, все будут подозревать, что я – за корпорацию, хотя это совсем не так…

Второе фундаментальное разделение – верующие/атеисты. И сколько бы мы ни говорили о том, что вера с точки зрения атеистов – это глубинное неверие в силы человека, или что атеизм с точки зрения веры – весьма примитивный вариант веры-суеверия, – это останется фундаментальным разделом. Поскольку ничего о моей конфессиональной принадлежности не известно, мне хотелось бы изначально постараться сохранить и эту границу не перейденной до конца.

Как вы знаете, верующие, приступая к серьезному вопросу, обычно предпочитают помолиться, а атеисты – выпить чего-нибудь крепкого, к примеру, кофе. Но внутри этой комнаты наши возможности ограничены, поэтому я предлагаю вам медитацию, что приемлемо для тех и для других. Произнесу восемь строчек одного очень старого поэта, находившегося на склоне лет и в силу этого не пытавшегося ничего сказать от себя. Тридцать лет назад я выбрал их эпиграфом к своему диплому. Произнесу их для того, чтобы настроиться на важность темы, без интонаций и без эмоций – как и предполагает медитирование.

Когда вступают в спор природа и словарь
И слово силится отвлечься от явлений,
Как слепок от лица, как цвет от светотени, -
Я нищий или царь? Коса или косарь?

Но миру своему я не дарил имен:
Адам косил камыш, а я плету корзину.
Коса, косарь и царь, я нищ наполовину,
От самого себя еще не отделен.

Всякий наш шаг вперед – это шаг отделения от самого себя прежнего – для того, чтобы к самому себе обновлённому вернуться. Под этим углом зрения хотел бы сказать несколько слов о корпорации.

Мне ничего не известно о том, что в России кто-то делает ставку на корпорацию. Так откуда же ноги растут у нашей темы? Приведу цитату, обнаруженную на официальном сайте Президента:

«…Так называемое расширенное правительство, то есть Федеральное правительство плюс губернаторский корпус, который представлен в этом зале, должны работать более четко, более эффективно – как единая корпорация».

Слово «эффективно» встречается в коротком отрывке еще дважды. Из этого ясно, что Путин, говоря о корпорации, бесхитростно употребляет это слово как синоним слова «эффективность».

Некоторое время назад в популярных изданиях публиковались, а затем обильно цитировались и обмусоливались разнообразные проклятия в адрес того разворота событий, который имеет место в стране.

Нашему царю показали фигу

«Сограждане! Нашему царю показали фигу. Правда, как принято у нас, внутрикарманную. Точнее, от него ушли с высоко поднятой фигой (насколько позволил карман), хлопнув отсутствующей дверью (в которую до того долго ломились). А его царство заклеймили позорной кликухой корпоративизм.

Что тут кажется самым зловещим? Это вот самое «-ви-». Вы ведь, надо полагать, не слыхали ни про «либерали визм», ни про «консервати визм». Неспроста, неспроста…

Правда, власть наша, больная застарелым пофигивизмом, в ответ на демарш не дрогнула ухом. И тогда пришлось перейти к тотальному медиа-террору: наябедничать Венедиктову.

Венедиктов извивался как канат, силясь кинуть спасительный конец фигодержателю. В конце концов, отчаявшись, он так прямо и спросил: «А как вы понимаете, что такое корпоративное государство, к которому движется Россия, и которому, видимо, Владимир Владимирович симпатизирует»?

В ответ понеслось не раздельное никаким членом. Что имеется-де модная модель высоколиквидного государства, которую « можно было назвать открытым акционерным обществом, где пакет акций есть у каждого гражданина, и он реализует свою собственность на это государство с помощью голосования, своим пакетом, своим одним голосом». И есть, с отвратной стороны, скверно продающееся « корпоративистское государство, где государство начинает выполнять, удовлетворять цели и интересы не граждан или, по крайней мере, не подавляющего большинства граждан страны, а нескольких корпораций, или одной корпорации, которые оказывают несопоставимо большее воздействие на принятие решений». Во.

Читатель, ты тут не один невъездной. Ну как вообразить акционерное общество размером даже не со страну, а хотя бы с РАО ЕЭС, при этом без малейших признаков правления, совета директоров, многоярусного менеджмента и десятка-другого внутренних корпораций типа ОГК и ФСК? И чтоб ни у кого из граждан не оказался по случаю пакет в один с гаком процент голосов вместо одинокого голоса? Да чтобы часть таких злокозненных акционеров не окопалась в правлении?

Видимо, для нашего фигоносца «корпоративизм» – не более чем иррациональное ругательство. Сука-любовь. Корпорация-Россия.

В реальности у нас правит ЛКПР – либерально-консервативная партия, которая равноудалена и от подлинного либерализма, и от подлинного корпоратизма…»

Из неопубликованного

Россия – страна контрастов, где можно встретить человекообразные создания, у которых верх вроде бы во фраке с галстуком-бабочкой и с ромбиком о высшем образовании, а дальше резко начинается волосатая грудь неандертальца, все это переходит в хордово-кишечно-полостное тело, а низ – уже от растений, причем – не при женщинах будет сказано – не покрытосеменных, а голосеменных. Тут нечего обсуждать. К сожалению, все мы пребываем в бездне безграмотности, я там пребываю тоже, просто мне тридцати лет занятий этим предметом – корпорацией – хватило, чтобы понять, как много я не знаю и не понимаю.

Поэтому, сталкиваясь с подобного рода рассуждения о том, что наше общество корпоративно, что это плохо или наоборот – хорошо, понимаешь, что это не проблема политической ориентации, не проблема этики, эстетики, веры. При советской власти, в ранние ее годы, существовали две равноважные организации: одна называлась ЧЕКВОЛАП, другая – Ликбез. Первая уже забыта, она свою миссию выполнила – Чрезвычайная комиссия по валяной обуви и лаптям. Вторая же комиссия, похоже, была распущена преждевременно.

Первая проблема, с которой мы сталкиваемся, – это проблема ликбеза о корпорациях, а все остальное из нее следует. Причем здесь Русский институт – организатор этого круглого стола, со времен основания которого я состою в его штате? Вот цитата из Дэниела Белла, из известной книжки «Грядущее постиндустриальное общество»:

«Современная производственная корпорация утратила многие черты, присущие традиционному капиталистическому предприятию, но, не имея нового морального основания, она сохраняет старую идеологию и запутывается в ней.

Несчастно общество, у которого не хватает слов для описания происходящего».

По этому же поводу – несколько отрывков из скрытой полемики, обмена трэш-файлами с Глебом Павловским десятилетней давности, позднее опубликованной под названием «К возобновлению русского».

«Западный мир развил и нюансировал тончайшую цивилизацию, самые трудности и задачи которой мы чаще всего не способны оценить, даже зная о них понаслышке. И если мы не освоим эту среду – не только овладеем технологически ее инструментарием, но и с понятием, каков смысл, дух, цели его владельцев – дополнив им духовно осознанное наше – они обратят нас в собственное продолжение, дополнятся и продлятся в наших детях.

Здесь несколько вопросов, из них центральный для меня – язык русской цивилизации, ставший неадекватным мировым вызовам.

Русское как язык культуры строится по поводу иных языков и иных миров. Он требует высокой значимости чуждого и другого, он одержим этой значимостью.

По своей природе, от Пушкина еще, он нуждается в “немце” и “французе” – в первичном веществе чужого-другого-(иного?), в котором русский(-ое) и свивает гнездо. Для России Фронтир значит, пожалуй, еще больше, чем для Америки: Россия как цивилизация и есть фронтир, ничего помимо. (Или, по Гефтеру, “Россия – явление непосредственно мировое”)

...Но с 1917-го (а с 1927 подчистую) поток чужого первичного был прерван – впервые после Пушкина. Обычную цивилизацию это бы только затормозило – Россию поразило в пяту. Ибо, чтобы существовать, она вынуждена была придумывать мир вовне – придумывая далее себя по поводу выдуманного мира.

* * *

Русский навсегда останется языком великой культуры, и в этом качестве ему ничто не угрожает… Однако обсуждение на русском языке современных проблем к концу тысячелетия стало практически невозможным.

Еще в 1949 г. один из знаменитых русских изгнанников, чувствуя, как немеет язык, успел выговорить, что родная речь изменяет, перестает быть тем, “чем был для Тургенева русский язык, уже не целительный для нас с тех пор, как мы узнали всю ту меру или безмерность лжи, какую он способен нести в мир”.

Но ядом этой лжи в первую очередь было отравлено обществознание – специализированный раздел языка, служащий обществу для самоописания.

Потеря самосознания – обморок культуры.

Русский Мир может скончаться, не приходя в самосознание.

Русский текст рассыпается, поскольку разорван русский смысл.

Освободившись от тоталитарного льда, стихия родной речи, казалось, привольно зашумела и забурлила, как встарь, – на полотнах Айвазовского. Но вода оказалась кипяченой. Умные рыбы ушли из нее. И ловцы тщетно закидывали невод – приходил он с публицистическою пеной. Квинтэссенция гласно-перестроечной проблематики: Какая дорога ведет туда, где пышнее пироги?..

Новейший пиджен-рашен страдает наихудшим видом гёделевской неполноты: не содержит выразительных средств, чтобы поставить основные русские проблемы. А те, что хоть как-то формулируются, не имеют в нем решения. “Постперестроечное” русское самосознание корчится, безъязыкое, хотя его смысловые узлы вполне определились. И тут не обойтись одним заимствованием иноязычных терминов. Грядет ли шишковское “хорошилище”, шагает ли пушкинский франт, – спор о России топчется на месте.

Возобновление русской речи – удел не столько мыслителей, сколько строителей, выпускников нового Русского университета, “гуманитарного физтеха” третьего тысячелетия, который предстоит создать еще во втором».

Г. Павловский, С. Чернышёв. К возобновлению русского. 1996 г.

(См. полный текст:

http://old.russ.ru/journal/dsp/97-07-14/pav-che.htm?user_session=5c38f46ecf6310be832117449c50413d).

У нас возникают серьезнейшие проблемы с русским языком, когда мы используем его для решения политических, экономических, хозяйственных и вообще реальных проблем, поскольку, несмотря на все его величие, он фундаментально неполон и противоречив во всем, что касается устройства современного общества.

У русского языка имеются серьезнейшие проблемы и с термином «корпорация». Чтобы не останавливаться на этом и не думать, что мы своей полемикой десятилетней давности вовлекаем вас в какие-то филологические бездны, я напомню вам историю, отражающую один из этапов схватки корпорации «Ренова» с крупными олигархами по поводу «Корпорации ВСМПО-Ависма».

« Бизнесменам мешает русский язык

Корпорации ВСМПО-Ависма предъявили претензии по части русского языка

На прошлой неделе в конфликте между совладельцами ОАО «Корпорация ВСМПО-Ависма» и группой компаний «Ренова» появилась оригинальная деталь. Один из миноритарных акционеров ВСМПО, Андрей Лазарев, подал иск вначале в Пресненский районный суд г. Москвы, потом в Московский арбитражный суд. Предмет иска – присутствие в названии ОАО заимствованного из латыни посредством немецкого и французского языков слова «корпорация»…

В прошлом году группа компаний «Ренова», принадлежащая предпринимателям Виктору Вексельбергу и Леонарду Блаватнику (на тот момент она владела 12% бумаг ВСМПО), заключила трастовое соглашение с совладельцами ОАО «ВСМПО» и ОАО «Ависма» Вячеславом Брештом и Владиславом Тетюхиным (имевшими по 30% акций ВСМПО каждый). По нему любой из партнеров по титановому бизнесу мог предложить другим выкупить свой пакет за определенную цену и в случае их несогласия по той же стоимости приобрести их доли («русская рулетка»). В марте «Ренова» запустила рулетку, этим летом господа Брешт и Тетюхин за 146 млн долл. выкупили ее пакет – 13,4% в объединенной компании ОАО «Корпорация ВСМПО-Ависма» (слияние состоялось летом этого года). Однако в группе «Ренова» уверены, что покупка совершена на средства, привлеченные под залог их акций, то есть банкирам обещали после завершения сделки продать в руки заемщиков 13,4% акций титанового холдинга. На такой способ привлечения средств трастовое соглашение накладывало запрет... В настоящее время 70% акций ВСМПО-Ависмы арестованы по иску «Реновы», разбирательство истории привлечения средств на выкуп 13,4%-ного пакета продолжается. Теперь оно усугубилось еще одним иском.

На первый взгляд, претензии Андрея Лазарева касаются вопроса, иностранное ли слово «корпорация». Во всяком случае пресса, получившая текст иска, восприняла его именно таким образом, а г-н Лазарев в своих комментариях журналистам отмечал, что нашел это слово в словаре иностранных слов и только тогда принял решение возмутиться неправомерным использованием «заимствованного из иностранных языков слова» в названии российской компании.

Однако при ближайшем рассмотрении текста закона можно понять, что к вопросам заимствований название ОАО «Корпорация ВСМПО-Ависма» отношения не имеет. Согласно п. 1 ст. 4 ФЗ «Об акционерных обществах», «общество должно иметь полное... фирменное наименование на русском языке». Истцы в своем заявлении ссылаются на абз. 3 этого пункта: «…Фирменное наименование общества на русском языке не может содержать иные термины и аббревиатуры, отражающие его организационно-правовую форму, в том числе заимствованные из иностранных языков…». То есть, к какому языковому пласту принадлежит слово, дело второе. Первостепенную важность имеет тот факт, что слово «корпорация» отражает организационно-правовую форму компании. Или не отражает.

Собственно русскими наименованиями организационно-правовой формы считаются слова «открытое акционерное общество» и «закрытое акционерное общество» (или, в сокращении, ОАО и ЗАО). Иностранные аналоги предусматривают слова Limited (Ltd), Incorporated (Inc.), Corporation (Corp.), Joint Stock Venture (JSV), сокращения S.A. (в странах Европы), Plc и Llc (британская практика) и им подобные. Текст закона предполагает, что никакие указывающие на организационно-правовую форму (в том числе и вышеперечисленные иностранные) слова и сокращения, кроме ОАО и ЗАО, не должны входить в фирменное наименование российской компании. Таким образом, чтобы выяснить, имеет ли претензия г-на Лазарева под собой хоть какие-то основания, нужно определить, означает слово «корпорация» организационно-правовую форму или нет.

Дело в том, что английское слово corporation и русское «корпорация» не идентичны. «Корпорация» пришла в русский язык очень давно (по оценкам специалистов филологического факультета МГУ им. Ломоносова, в конце XVIII века или, по другим источникам, в первой трети XIX века) сразу через два языка – немецкий и французский. Французское corporation имело более широкое значение, чем немецкое Korporation («студенческий союз»). В свою очередь, французы и немцы заимствовали это слово из латыни, где оно имело форму «corporatio». Англичане взяли свое corporation также из латыни, то есть с точки зрения этимологии корень у рассматриваемых слов одинаков. Но с точки зрения современного языка это разные слова и разные корни. «Корпорация» вошла в словоизменение русского языка (то есть склоняется по первому типу для слов женского рода с мягким окончанием основы), вошло в ряд существительных на -ация (операция, интеграция, левитация), присутствует в словарях русского языка начиная со словаря Ушакова. Поскольку формальным признаком вхождения слова в состав русского языка является включение его в нормативные словари, то слово «корпорация» имеет полное право называться русским. К английскому corporation оно не имеет в современном языке отношения и с точки зрения истории языка происходит не от этого слова. Поэтому довод истцов, гласящий, что «корпорация» является термином организационно-правовой формы, представляющим собой заимствованное слово, никакой силы не имеет.

А вот означает ли «корпорация» организационно-правовую форму в русском языке, сказать однозначно нельзя: утвержденного перечня наименований таких форм найти не удалось, да и вряд ли такой список существует. Никому до сих пор и в голову не приходило задумываться о таком толковании закона об АО. Между тем многие российские компании имеют слова «корпорация», «компания», «фирма» в своем наименовании: в металлургической отрасли можно вспомнить Уральскую горно-металлургическую компанию и Сибирско-Уральскую алюминиевую компанию, в самолетостроительной – ОАО «Научно-производственная корпорация «Иркут», в химической – ОАО «Агропромышленная корпорация «Азот».

Юридическая компания «Джон Тайнер и партнеры», представляющая интересы Андрея Лазарева по этому делу, утверждает, что термин «корпорация» может применяться только в случае «государственных корпораций», создаваемых на основе ст. 7.1 ФЗ «О некоммерческих организациях». Однако русисты МГУ отмечают, что «в настоящее время основное значение слова «корпорация» – «замкнутое профессиональное, сословное или коммерческое объединение» и ни с какой определенной организационно-правовой формой оно не ассоциируется, как и, например, слово «фирма».

Впрочем, в российской практике филологическая экспертиза (как и любая другая гуманитарная, не имеющая четких формальных, понятных рядовым членам общества критериев оценки) может быть сформулирована так, как угодно заказчику. Вовсе необязательно, что так и произойдет в данном случае, но прецеденты многочисленны. Поэтому прогнозировать решение суда почти невозможно. Скорее всего, оно будет зависеть не от действительного значения слова «корпорация», а от других, более материальных причин.

Очевидной целью иска может быть задержка размещения акций титановой компании на западных фондовых рынках...»

Мария Молина, RBC daily , 31.10.2005

(См. полный текст: http://www.rbcdaily.ru/editor_col/index.shtml?2005/10/31/211123)

На самом деле этот великий филологический спор так же далек от лингвистики, как в последние годы жизни Сталина еще более далека от нее была схватка, в которой участвовал академик Марр и другие лингвисты. Чтобы объяснить, откуда взялось в русском языке слово «корпорация», является оно русским или нерусским, эксперты ответчика проделали за нас с Павловским значительную часть работы. Я не следил за развитием тех событий, не знаю, что решил суд. Но в этой истории во всей красе на очень конкретном примере видно: когда мы говорим о том, что русский язык создает фундаментальные проблемы даже просто для хозяйственной деятельности, то это не философия, не филология, не методология – это наша жизнь.

Корпоратизм до последнего времени был бранным словом и в значительной степени является им и сейчас. В своей лекции десятилетней давности студентам «Вышки» я ссылался на пятитомную политологическую энциклопедию под редакцией Сеймура Липсета, с которым в свое время мне выпала незаслуженная честь побеседовать, в том числе и о демократии, и о корпорации. Подтверждаю, что в тот период его трудно было заподозрить в принадлежности к тому или иному крылу Партии Жизни. Автор статьи «Корпоратизм» в этой энциклопедии – Шмиттер, заслуживающий доверия специалист, весьма известный и у нас. Поэтому я хотел бы все наиболее ответственные утверждения насчет того, ругательство это или нет, переложить на Шмиттера.

Корпоратизм как бранное слово

«В пятитомной политологической энциклопедии под редакцией Сеймура Липсета, которую еще не успели перевести на русский язык, есть понятие “корпоратизм”. Я прочел соответствующую статью Шмиттера. В начале автор, в согласии со святцами, пишет, что в послевоенной либеральной политологии под корпоратизмом понималась нехорошая идеология и тлетворные тенденции, которые проявлялись в некоторых тоталитарных государствах между двумя мировой войнами. Там все население было разбито на корпорации, частные интересы при этом поглощались корпоративными. Теоретики фашизма писали о сословно-корпоративном государстве как идеале. Короче: ни тебе демократии, ни прав человека. Потом внезапно в этой статье следует странный поворот и говорится, что в последние годы в западных демократиях корпоратизм как тенденция стал повсеместно прорастать и развиваться. И далее выясняется, что это явление вовсе не такое однозначное и где-то даже полезное.

Оказалось, что западные теоретики, апологеты независимого индивида и демократии, уже собственным умом доходят (хотя бы на уровне определений) до того, что корпоратизм — это явление как минимум двойственное. Одним словом, если кое-где порой в истории и случались нехорошие проявления чуждого нам восточного корпоратизма, то теперь у нас самих расцветает кондово-западный, посконно-сермяжно-либеральный, политкорректный, самобытный корпоратизм.

Оказалось, что корпоратизм присущ целому ряду обществ Северной Европы, например, Финляндии, Швеции, многим странам Латинской Америки, Австралии, а если хорошенечко разобраться — кое в чем уже и Соединенным Штатам. Короче, Россия — родина слонов, а Америка — корпоратизма».

Автоцитата. Из лекции в Высшей школе экономики, 1997

Таким образом, люди, употребляющие слово «корпорация» как бранное, если бы их можно было склонить к чтению энциклопедии, к своему изумлению обнаружили бы, что, оказывается, корпоратизм присущ целому ряду обществ Северной Европы – Финляндии, Швеции, Норвегии, что социальная ткань общества глубоко пронизана отношениями корпоратизма также в Австралии, Бельгии, Дании, ФРГ, Нидерландах – я цитирую ту же энциклопедию. Корпоратизм заметили даже в Португалии и Испании… И только в Великобритании, Италии, Франции, Канаде и Соединенных Штатах распространение корпоратизма началось, но потом было приостановлено.

Поэтому эта зараза присуща не только нам. Она расползается по всему современному миру, причем довольно давно. Что в значительной степени ослабляет потенциал ругательства – как конкретного ругательства, применяемого именно в России, именно сейчас и именно по отношению к текущей администрации.

По этому же поводу у меня была реплика на заседании клуба «Красная площадь» в апреле этого года.

Корпоратизм: перекуём скальпели на компасы

25 апреля 2006 г.

«Перед нами естественная человеческая коллизия, с виду простая. Грядёт новый уклад. Назовите его хоть корпоративным, хоть серо-буро-малиновым. А на его магистральном пути враскорячку торчу я. У меня совершенно другой этос. Я из другого мира. Надо понять: в каком бы укладе мы ни жили, любой иной при мысли о нём как о ПМЖ предстаёт кошмаром…

Реакция на иной уклад жизни всегда обострённо-враждебная. Не торопимся ли мы с поисками места корпораций на шкале добра и зла?

...Сошлюсь на несколько канонических текстов, где корпорация рассматривается как светлое будущее, исторически неизбежное, пусть и противоречивое.

Простейший пример – Дюркгейм, его классический труд «О разделении общественного труда». Там он прямо формулирует тезис, что корпорация станет базовым социальным институтом будущего. Только, конечно, под корпорацией, как он утверждает, надо понимать не то, что было в прошлом, не то, о чем Вебер пишет в работе о средневековом городе-корпорации, а нечто иное, новое. Он пытается, как может, объяснить, с чем его едят, но получается не слишком съедобно. Это некое возвращение-обновление, то есть возобновление, у которого есть меты отвергнутого-старого и черты пугающего-нового. Две страшилки в одном флаконе.

И есть известная брошюра 1923 года о Новом Средневековье, что принесла Бердяеву мгновенную мировую известность. Там он, часто поминая корпорации, «приветствует звоном щита» грядущий, влекущий, жестокий мир. Конечно, задним числом можно указать, что некоторые его предвидения весьма своеобразно осуществились при фашизме. Но у Бердяева это очень оптимистичная брошюра, где он объясняет, сколь прекрасен и богат мир обновлённого Средневековья. Мир, в котором личность растворяется в новых корпоративных субъектах – но это растворение, как ни парадоксально, приводит не к разложению личности, а к обогащению, возобновлению высокой духовности. Средневековье для обывательского сознания – мир, лишённый наук и коммунальных удобств, где никто не мылся в бане, все ожесточенно чесались и рыгали, холопам кидали объедки, ведьм жгли на кострах... Тем не менее, высокая духовность была налицо. Сейчас она увяла, несмотря на изобилие моющих средств.

Почему же, спросим себя, эти уважаемые и, видимо, неглупые люди усматривали в грядущем веке корпораций нечто позитивное, прогрессивное и светлое?

…Каждый из нас дожил до реализации тех или иных предвидений и концепций.

Хорошо помню, как 12 апреля 1961 года шёл в школу Эльдорадовскими переулками (ныне улица Красноармейская), а в небе кружил вертолёт, и вдруг оттуда западали листовки. Я их подбирал, читал: «Да здравствует Советский народ!», «Слава Коммунистической партии!». Это был по-своему очень светлый мир октябрят, пионеров и космонавтов. А через 30 лет я брёл по Москве в вонючем дыму: горели свалки, потому что никто не вывозил мусор во дворах, не убирал снег с тротуаров, и дорога домой шла по скользким буграм. У соседнего подъезда в разборке застрелили бандита. Рядом на 2-й Владимирской зимней ночью взорвали квартиру коммерсанта, мимоходом разрушили шесть соседних… Если бы в семидесятые я только мог представить себе этот новый мир, то, наверное, схватился бы за скальпель... Но это ещё не повод поставить под сомнение сами концепты либерализма и демократии.

Всякий Brave New World в своих ранних проявлениях дает дожившим столько же оснований для оптимизма, что и для пессимизма. Дюркгейм надломился и умер, когда свободные граждане будущего Евросоюза, построившись свиньёй, четвёртый год кряду перемалывали себя в фарш. Бердяев дожил до российской материализации того, что в пятитомной энциклопедии Липсета корректно именуется «коммунитаризмом». Он насмотрелся.

Давайте перекуём скальпели на компасы и поищем иных исторических ориентиров помимо гнева и пристрастия».

(См. полный текст: http://yk1.ru/publications/files/Perekuem_skalpeli_na_kompasy.doc).

Всякий новый уклад, будучи рассмотрен нами как постоянное место жительства, в первую очередь ужасает. Это ровным счетом ничего не говорит о том, является ли он элементом далекого прошлого или прогрессивного будущего. Это говорит лишь о том, что мы там не живем («Алиса там не живет» – то ли больше, то ли еще). И поэтому этот страшный, чуждый, мрачный, зловещий для нас мир говорит только о нас и ничего – о себе.

Наконец, вспомню очень упрощенную, грубо упрощенную лекцию для студентов первого курса Высшей школы экономики тоже десятилетней давности.

Метакорпорации в архаической оболочке

«Возвращаясь к вопросу о массовом прорыве идеократических и корпоративных субъектов в современное общество между первой и второй мировыми войнами, можно сказать: с этой же точки зрения следует рассматривать и постоянные попытки публицистов учинить нравственный суд над большевизмом, фашизмом, германским нацизмом или японским милитаризмом. Это была первая манифестация, революционный десант целого ряда структур далекого будущего, которые попали в неподготовленное к ним общество и были использованы для манипулирования непросветленными массами. Эти структуры оказались в руках людей, либо просто невменяемых, не осознающих, с чем они имеют дело, либо богооставленных, лишенных дара причастности к трансцендентным инвариантам. Никому не возбраняется высказывать личное и групповое мнение об этих людях. Однако сами по себе формы деятельности и социальные структуры не бывают ни плохими, ни хорошими. Анекдотично выглядела бы попытка римского Сената осудить грядущий феодализм — хотя приход последнего вылился в целую эпоху массового одичания и социальных катастроф.

Если к дикарям попадают автоматы АКМ, они, естественно, могут пойти охотиться и настрелять дичи для голодающего племени, но могут и свергнуть вождя, перебив множество соплеменников. Естественно, действует тут дикарь, а не автомат. Более интересен вопрос о том, каким образом автомат попадает в общество, в котором ему вроде бы не место?

А вот другая, химическая аналогия. Предположим, у вас имеется один атом, который своими электронными оболочками нащупывает вокруг другие для того, чтобы выстроить целостную структуру, но тех, что надо, рядом нет, зато есть сходные, с той же валентностью. Допустим, нет брома, есть только другие галогены: фтор или хлор. Если заменить бром на хлор, то с точки зрения химии мы не сделаем ничего плохого, это совершенно сходные вещества. Только вот вместо лекарства мы получим яд.

Нечто похожее происходит, когда новые структуры попадают в старый социум, в котором им чего-то не хватает для того, чтобы замкнуть свои связи в целостность. Например, отсутствует тип личности, необходимый в массовом количестве для работы в современных предпринимательских корпорациях. Тогда эти структуры начинают использовать архаические прообразы нужных компонент, и возникают жуткие монстры. Монструозностью такого рода, кстати, веет от всей утопической и части фантастической литературы: воображения авторов не хватает на целостный образ нового мира, и они насильственно впихивают одну-две любимых идеи в тело знакомого, но совершенно к тому непригодного общества».

Автоцитата. Из лекции в Высшей школе экономики, 1997 г.

Когда мы рассматриваем современное общество, нужно понимать, что нас угораздило попасть в эпоху чудовищных монстров, где произошел прорыв обществ нового типа сквозь метаисторическую твердь. В каждом из нежданных гостей были десанты и плацдармы из очень далекого будущего, за неимением исторического материала дополнившие, достроившие себя до целого чрезвычайно древними, архаическими укладами. Именно эта подмена привела к кошмарам периода двух мировых войн и к нашей резкой эмоциональной реакции на эти прорывы.

Это утверждение применимо не только и не столько к нашей многострадальной стране, сколько к Италии, Германии, Японии. Это в полной мере применимо и к рузвельтовской революции 1930-х – хотя по ряду причин в Соединенных Штатах она приобрела внешне гораздо более пристойные формы.

Собственно, после этого вступления я хотел бы сделать свое краткое сообщение.

Свалю всю ответственность на Шмиттера. Он утверждает, что в 1974 году представители нескольких дисциплин из разных стран мира практически одновременно обратились к понятию «корпоратизм». Поэтому наша мода, как водится, слегка припоздала, конкретно – на 32 года. Тогда же, в 1970-х, было обнаружено, что этот проклятущий «корпоратизм» распространен во многих странах, о которых я уже сказал.

Корпоратизм, цитирую Шмиттера, определяли и как идеологию, и как разновидность политической культуры, государственного устройства, и как форму организации экономики, и даже как особый тип общества. Я застал шлейф этого явления. Лет десять назад вышла книжка специалиста по третьему миру Ховарда Виарды Corporatism : another great Ism. В ней автор развивал точку зрения, что есть три великие общества – либерализм, коммунитаризм (опять-таки цитирую, используя название из энциклопедии Липсета, чтобы не травмировать ничьи чувства) и корпоратизм. Это мысль №1.

Мысль №2 того же Шмиттера: так называемый неокорпоратистский подход не является чем-то особенным и уникальным. Автор включает его – прозорливо, надо отдать должное – в широкий класс подходов, известных под названием «институционализм». Суть этого подхода состоит в следующем: в пространстве между человеком и обществом были обнаружены загадочные, коварные институты, устойчивые модели коллективного поведения. Эти институты в середине прошлого века впервые привлекли внимание теоретиков и практиков, с ними мы теперь и сталкиваемся.

Сегодня возникла сбалансированная точка зрения: корпорация – один из загадочных институтов, затесавшихся между человеком как таковым и обществом как таковым. И то ли помогает, то ли мешает – но создает трансакционные издержки.

Обычно эту точку зрения принято возводить к исторической статье Рональда Коуза по поводу фирмы. Он опубликовал ее в 1937-м и получил за нее Нобелевскую премию – не так давно, спустя 50 лет – слава Богу, дожил старик. В этой замечательной статье Коуз ставит вопрос: почему вообще на свете существуют – не корпорации, он до этого дошел позже – а фирмы, просто фирмы? С точки зрения господствовавшего тогда взгляда относительно фундаментальной роли рынка (который сегодня, наверное, разделяют многие в нашем правительстве), никаких фирм быть не может. Если вы вменяемый директор фирмы и вам нужна секретарша, вы наймите ее на рынке. Если вам нужен начальник отдела продаж – так наймите его на рынке. Поставьте ему задачу, сидите себе дома, и пусть эти граждане, регулируемые «невидимой рукой», оптимальным путем на вас работают. Поскольку в теории справедливо говорится, что невозможна более эффективная экономия издержек, чем это делает «невидимая рука», то следовательно, фирма не может существовать.

По этому повод Коуз и размышлял (напомню, в 1937 году, при этом, правда, он ссылался не только на теорию, но и на нас, на советскую Россию; не будучи ни коммунистом, ни социал-демократом, он отдавал должное нашему эксперименту как источнику своих раздумий). Он задавал вопрос: откуда берутся фирмы? Почему они до сих пор есть? «Внутри фирмы рыночные трансакции устранены (Коуз уже употреблял слово «трансакции», хотя придумал его не сам), а роль сложной рыночной структуры выполняет предприниматель-координатор, который и направляет производство». Очевидно, что это альтернативный метод координации производства.

Очень важно выяснить, почему же в одном случае координация осуществляется механизмом цен, а в другом – предпринимателем. Тот же самый вопрос, кстати, относится и к корпорациям, только он гораздо сложней. Основная причина, – пишет Коуз, – по которой создание фирмы рентабельно, состоит в том, что существуют издержки использования ценового механизма. Предприниматель может выполнять свои функции с меньшими издержками. (Прошу прощения перед академической частью аудитории за то, что вынужден цитировать такие азбучные истины.)

Оказалось, что такой институт, как фирма, загадочнейшим образом ухитряется быть эффективней – чего никак не может быть по теории рынка. Каким же образом? Ответ на это, который дается сейчас, понятен и известен. Предприниматель – это существо, которое строит цепочки добавленной стоимости. Предприниматель – это человек, который берет собственность – свою или чужую, и каким-то образом делает так, что эта собственность начинает стоить больше. Из этих двух банальностей следует один небанальный вывод: стоимость всякой собственности – в частности, стоимость всякого бизнеса – находится снаружи, а не внутри. Поэтому я могу до полного остервенения экономить на внутренних издержках фирмы, кого-то увольнять, сокращать. Но поскольку стоимость моего бизнеса находится снаружи, то вся моя деятельность весьма слабо может повлиять на увеличение стоимости, на управление стоимостью.

Вся проблема в том, что фирма – это не какая-то штучка типа производственного фонда или чьей-то собственности с непрозрачными границами. Фирма – это система отношений между собственниками разнообразных ресурсов, которыми я пользуюсь, как если бы они были моими. Они и вправду могут быть моими, если это большой холдинг, но в этом холдинге даже между своими собственностями я начинаю строить отношения пострыночного, надрыночного характера. Я выстраиваю цепочки отношений между, скажем, моим тракторным заводом и теми, кто поставляет комплектующие, покупает трансмиссии, производит конструкторские документации, выковывает кадры, страхует, занимается регулированием и т.д. и т.п. И обстраивая свою собственность совокупностью таких отношений, выстраивая цепочки и сети, я как предприниматель ухитряюсь добиться эффекта, который с точки зрения рынка невозможен.

Аналогия прямая и очевидная: с точки зрения закона всемирного тяготения металлический самолет, конечно же, должен падать – а он летит. Летит по той причине, что самолет – это искусственное соединение нескольких природных сил таким образом, что одна сила подталкивает другую, науськивает ее на третью, опираясь при этом на четвертую. И в результате – летит.

По-видимому, корпорация находится в том же ряду явлений. И если мы хотим, чтобы корпорация делала нечто более эффективное, чем чудодейственный рынок или даже предприниматель, – я страшные слова говорю! – по-видимому, мы должны понять, как она устроена изнутри. Наверное, корпорация – это фундаментальный послерыночный феномен. И даже не первый послерыночный феномен. Уже фирма, по Коузу, является послерыночным феноменом, который возможен благодаря рынку – так же как самолет возможен благодаря воздуху и законам природы, в каком-то смысле он опирается на законы природы, летит, благодаря им, а не нарушает их. Они нужны, чтобы лететь.

Сила рынка и законы рынка необходимы предпринимателю для построения фирмы. Без них он никак не может обойтись. Тем не менее как капитан парусника может, лавируя, плыть в любую сторону, в том числе и против ветра, точно так же предприниматель может идти против тенденций рынка, может зарабатывать и на падающем рынке, и на растущем, и на ползающем – на каком угодно. Именно потому, что он ведет себя не так, как простой брокер.

Дальше мне придется делать одно за другим очень жесткие, бездоказательные утверждения, потому что времени на их обоснование в регламенте сегодняшнего мероприятия нет. Я буду просто их перечислять и пытаться помочь вашему воображению какими-то намеками на феномены культуры – чтобы было понятно, что это не моя личная позиция. Сегодня я до своей позиции, слава Богу, не доберусь, она никому не интересна, да и мне тоже. Я просто буду излагать некоторую совокупность позиций, точек зрения, глубоко укорененных в культуре, которые, к сожалению, мы – и я тоже, как выпускник физтеха – значительную часть жизни игнорировали.

Итак, предпринимательская фирма – это управление совокупной стоимостью ряда элементов производительных сил через использование институтов рынка. Стоимость бизнеса находится в этом смысле снаружи материального тела производственных фондов, и потому все активы, по большей части, являются «невесомыми», «невидимыми» для взгляда, натасканного на недвижимость и основные фонды. Это не какое-то чудесное свойство отдельно взятых активов – это фундаментальное свойство любых. А то, что мы считаем их внутренней, весомой частью, – это бухгалтерская оценка стоимости чугуна и дуба, из которых они состоят.

Можно говорить о трех ступенях управления производительностью производительных сил.

Первая, простейшая – это управление экономичностью производительных сил. Мера экономичности – стоимость.

Вторая, более сложная – управление эффективностью. Мера эффективности – информация.

И наконец, третья и самая сложная – управление их мощностью. Мера мощности – энергия.

Эта иерархия порождается тем обстоятельством, что слоеный пирог форм производства, мир присвоения человеком сил и веществ природы включает в себя, как известно, три этажа: производство, распределение и обмен.

Во-первых, превращение объекта природы в человеческую вещь, как известно, включает фазы добычи, обработки и производства орудий для обработки. Эти младшие классы человек как toolmaking animal проходит еще в традиционном обществе, в эпоху натурального хозяйства.

Во-вторых, силы специализации, кооперирования, разделения труда выпускаются на свет и осваиваются в древних распределительных городах-государствах – это первые прообразы современных корпораций. Все произведенные продукты свозятся в храм-лабаз, там складируются гигантские пифосы с зерном и оливковым маслом. Они берутся на учет согласно накладным клинописным табличкам, и уж потом частично раздаются работникам согласно квитанциям о трудоднях на строительстве оросительных каналов.

Третий пласт, обмен, включает товаропроизводство, торговлю и кредитование. Тут уж настают настоящие чудеса. Даже если нам в храмовых запасах попадается лишняя гайка, для которой нет болта, мы выстраиваем караваны купеческих судов, ярмарки, склады в Антверпене, биржи и банки – и в конечном счете ухитряемся-таки навинтить нашу гайку на чей-то заморский болт или выручить за нее деньги. Излишки и нехватки капитализируются!

Так вот, войдя в метаисторическое зазеркалье, мы начинаем учиться управлять буйством этих производительных сила, и проходим те же самые слои – но уже в обратном порядке. Сначала мы налетаем на мир обмена. Первое естественное желание человека, который хочет освободиться от спазмов и стихий рынка, – это желание управлять стоимостью своей собственности. Он думает: почему рынок диктует мне, что мой капитал упал или возрос, пока я отлучался из конторы? Я сам хочу решать, сколько он стоит! Но тогда я должен для начала разобраться со скачущей капитализацией. Начинается эпоха овладения тремя институтами рынка, и капитал, при всей его объемности – только первый из них. Тот, кто еще помнит Маркса, кто уже научился отличать Маркса-коммуниста от Маркса-институционалиста, помнит: для того, чтобы исчерпать проблематику капитала, он намеревался написать 24 тома размером с первый том "Капитала" каждый. Но умер, не успев даже в черновиках выполнить эту работу на треть.

Грядущая эпоха корпораций – огромный мир, богатый и сложный, намного сложнее по разнообразию форм всего мира капиталистических обществ. Это «намного» можно количественно оценить. Проблематика корпорации – это овладение тремя институтами: закона, власти, имущества. Каждый из них по понятийному объему эквивалентен институту капитала. Стало быть, по количеству форм мир корпораций в три раза больше, а по объему понятий (возведем в куб) – в 27 раз богаче, чем вся проблематика капитализма

Попытки обозреть это содержание здесь за пятнадцать минут довольно смешны. Но можно очень грубо всю проблематику корпоративных обществ выразить одной фразой: это управление эффективностью производительных сил.

Что такое эффективность? У меня есть корпорация-холдинг, т.е. много-много фирм. И в каждой сидят хитрые предприниматели и наращивают капитализацию активов, вяжут проектные цепочки добавленной стоимости. А я должен как-то с этой кучей фирм и предпринимателей обойтись. Задачка очень проста: у меня имеются деньги, права, кадры, помещения, административные рычаги и много других корпоративных ресурсов. Я должен эффективно распределять и перераспределять эти дефицитные ресурсы между совокупностью вечно враждующих, ужасно хитрых, вертких, рефлексивных и уже во многом политтехнологичных предпринимателей.

В этом смысле, возвращаясь к тому, что сказал президент о корпорации, я абсолютно готов с ним согласиться. Наивная точка зрения на корпорацию как на нечто, соразмерное государству, связанное с чиновниками, только и могущее обеспечить эффективность, – это совершенно правильный взгляд, где наивность, пройдя через несколько этапов усложнения, возвращается к сути дела.

Беда подстерегает нас вот где. Если мы не решили проблему управления экономичностью, нам совершенно бесполезно даже дергаться по поводу управления эффективностью. Если в основе корпорации лежат не профессиональные предпринимательские проекты, а тухлые фирмы, затратные конторы, бюджетные предприятия и прочий отстой, то невозможно строить этаж управления эффективностью – на пустом месте, на трухе, на отсутствующем нижнем этаже.

Если в фундаменте корпораций не лежат фирмы, каждая из которых по установленному стандарту, долженствующему преподаваться на первом курсе института, управляет своей стоимостью, то, как бы мы ни старались воздвигнуть эффективный этаж корпорации, это чистая утопия. Добрые, честные, грамотные чиновники могут с утра до вечера заседать, разделять и соединять подразделения, делегировать и отнимать полномочия, строить вертикально интегрированные, матричные и прочие оргструктуры, но все это бесполезно – потому что в фундаменте здания зияет пустота.

К сожалению, проблема нашего общества не только и не столько в том, что оно не проходило фазу рынка. Непрохождение фазы рынка выражается в том, что когда предприниматель начинает строить новые цепочки добавленной стоимости, то выясняет, что собственники ресурсов и активов, включенные в эти цепочки, не ведут себя бизнесово. Предприниматель пытается строить цепочки, исходя из того, что люди соображают, в чем их выгода, понимают, что этот контракт – хорош, а этот – плох. Но, к сожалению, большинство управленцев в нашей несчастной стране не способно вести себя бизнесово, и в этом нам фундаментально не хватает школы рынка. Рынок для нас – это то, что должно проходиться по возможности в старших классах гимназии, самое позднее – на первых курсах института. Потому что дальше надо учить людей управлять стоимостью. Но трудно человеку управлять стоимостью, если он не поиграл в игру под названием «рынок».

Задачу Русского института я вижу в том, чтобы ставить такие простейшие, элементарные проблемы, о которых никто не говорит и не пишет. А ведь уже сам факт необсуждения проблемы управления стоимостью приводит к тому, что все разговоры о корпорации, как говорится, в пользу бедных. Обзывать наше общество корпоративным столь же уместно, как величать вокзального бомжа миллиардером или академиком без тени иронии.

Есть еще этаж стратегических проектов, о котором я предпочел бы не говорить вовсе. Стратегия – это следующий за корпорацией шаг. Если в обществе уже есть эффективные корпорации – частные, государственные, смешанные, открытые, закрытые, такие, сякие, серо-буро-малиновые, и каждая из которых научилась управлять своей эффективностью, только тогда и возникает предмет для стратегии. Лидеры общества могут и должны сказать: граждане, мы научились эффективно управлять нашим хозяйством, а вокруг – мир, решающий куда более интересные вопросы. Вот идет волна новых технологий – мы успеваем в нее вписаться? А здесь Европа и Азия через нас давно уже хотят проложить транзитный транспортный коридор – но мы гордо молчим, как задняя половинка бегемота. И вот еще: терроризм, демография, пандемии, глобальное потепление … Мы как-то всем этим будем заниматься?

Только на стратегическом уровне общество имеет возможность заметить окружающий мир – как в плане того, что мы не одни на этом свете, так и в плане того, что в мире что-то течет и меняется.

Но коль скоро у нас нет эффективных корпораций, довольно бесполезно все это обсуждать. Приведу пример. Пятнадцать лет назад, в пору начала проекта "Иное", в кабинете вице-премьера Хижи я познакомился с одним алтайским предпринимателем, у которого был большой банк и была мечта, популярная и ныне: запустить волну новых технологий, оседлать ее, инвестировать в нее и заработать на ней большие деньги. Одним из наиболее понятных и прозрачных изобретений, про которое он говорил тогда – «ну, это уже решено, тут я по большому счету и не нужен, мы уже прибыль получим к концу этого года» – был мотор-колесо, о котором недавно писал «Эксперт». Втулочка такая у велосипеда, а внутри безумно эффективный двигатель, позволяющий творить на этом велосипеде чудеса…

Прошло пятнадцать лет, банк, естественно, разорился уже через год тщетных попыток раскрутить этот бизнес. У самого бизнеса поменялась куча хозяев – там были и бизнес-ангелы, и венчурные фонды, и две зарубежных команды менеджеров после двух наших, теперь бизнес стал международным, предпринимается попытка производить велосипеды в Индии и продавать в Китае… Но по-прежнему все висит на волоске, по-прежнему непонятно, удастся ли внедрить эту удивительную технологию. В чем же проблема?

Проблема очень проста: в любом изобретении, касающемся массового спроса – будь то цифровая видеозапись, новый велосипед или самопрыгающие в рот пельмени – мы сталкиваемся с тем, что новая технология выполнения социальной функции должна заместить собой старую. Но на старых велосипедах катаются сотни миллионов людей, эти велосипеды кем-то производятся, в индустрию велопроизводства уже вовлечены фонды, судьбы, кредиты, кадры, этим живет и кормится заметная часть земного шара. Для того же, чтобы заработал мотор-колесо, нужно этот жизненный уклад куда-то отодвинуть. Это фундаментальный, стратегический процесс, который традиционно занимал время жизни целого поколения. Всем производителям надо помочь переучиться или позволить доработать до пенсии, инвесторам – отбить вложенные деньги, потребителям – сменить привычки и переучиться. Попытки ускорить процесс вызывают яростное сопротивление…

Корпоративная проблематика находится в аккурат посередке между предпринимательской и стратегической проблематиками – это работа с распределительными институтами и отношениями. Это наше будущее, и хотелось бы, чтобы оно как можно быстрее наступило. Во всяком современном обществе есть здоровые куски далекого будущего и далекого прошлого. В этом смысле проблематика корпорации очень важна. Но давайте не будем забывать о том, с чего начинается постиндустриальное общество (правильно его называть институциональным).

Постиндустриальное общество говорит: ребята, производительные силы ведут себя как разрушительные. Поэтому давайте переходить от частной собственности как неэффективной и неуправляемой к другим ее формам – частно-государственной, предпринимательской, корпоративной, смешанной и т.д. и т.п., то есть с трендом в сторону общественной…

Иными словами, постиндустриальное общество начинается с экспроприации. Сначала экспроприируются самые богатые.

Рузвельт ведь тоже, как и большевики, начинал с самых богатых. Круто реформировал Федеральную резервную систему, укрепил антимонопольное законодательство, учредил Комиссию по ценным бумагам и биржам – все это было фактической национализацией, сильнейшим ограничением для частных лиц некоторых фундаментально важных форм обращения со своим капиталом. А это гораздо более мощное ограничение, чем просто отобрать у кого-то штаны или фабрику.

В советской России решили, что для ясности и ускорения дела экспроприировать надо всех. Та же крестьянская собственность, земля разрезана общинными переделами на мелкие кусочки... Начинается экспроприация крестьянства – через военный коммунизм, через коллективизацию…Рабочих экспроприировать не надо – у них и так нет ничего, кроме своих цепей. Интеллигенция тоже ничего своего не должна иметь, а должна обращаться в Союз писателей, Академию наук или Наркомпрос за жильем и пропитанием. Поэтому когда вы читаете мемуары корифеев нашей литературы, таких, как Пастернак и Мандельштам, вы видите, что 95% текста и почти все их переживания связаны с попыткой получить жилье или с невероятным счастьем по поводу того, что они это жилье наконец получили, строят фанерную перегородку, красят, белят… Вот с чего начинается институционализм, и не надо забывать, что мы еще не далеко ушли от опытов наивно-зверской экспроприации.

Таким образом, попытка строить корпорацию в обществе, где не пройден этап управления стоимостью, может развиваться в двух направлениях.

Путь первый – привычная экспроприация по-большевистски. Мощная государственная корпорация говорит: эти люди косят под бизнесменов, но они же ничего не умеют, а эти граждане изображают из себя предпринимателей, но они же жулики! Поэтому для того, чтобы все было по-корпоративному эффективно, как нам сказал Президент, надо быстренько у всех все отобрать. Почему, например, собственность в энергетике раскидана по кучке сомнительных контор, которые все приватизированы? Почему большая часть гидроагрегатов, генераторов, насосов, производятся в каких-то непонятных частных компаниях? Давайте все это соберем обратно, и будем управлять эффективно. Ну хорошо, некоторым добросовестным приобретателям что-нибудь заплатим, если в казне деньги будут (как Абрамовичу). А если не будет, выпустим ценные бумаги типа сталинского займа, раздадим нынешним собственникам энергоактивов и, если будет возможность, лет через тридцать отдадим. Это первый путь.

Либо второй путь. Надо срочно приложить все силы к тому, чтобы в нашей стране появилось большое количество предпринимательских фирм (это тоже иностранное слово, от «firm» – твердый, это отражает твердость намерений, контрактов и обязательств), чтобы в этих фирмах в установленном порядке, по единому проектному стандарту проводилось управление собственностью.

Здесь, возвращаясь к медитации, с которой мы начали, мне хотелось бы высказать последнюю, очень важную мысль. Когда мы начинаем говорить об институтах, выясняется, что у нас почти ничего о них не известно. Грамотные социологи отсылают нас к единственной пристойной книжке на этот счет – «Социальное конструирование реальности» Бергера и Лукмана. А там есть грамотная отсылка читателей по поводу «институтов» к двум вещам: к отчуждению по Марксу и Гегелю и к объективации по Бердяеву.

Что такое отчуждение и объективация? Очень простая вещь: когда человек действует, он действует не один, а в обществе, и большая часть того, что он делает, – это не планируемые и даже не осознаваемые им, отчужденные последствия того, что он создает своими руками. Но он не понимает, не замечает этих последствий, и однажды в свой час они падают ему на голову.

Современные корпорации, как и средневековые, творятся людьми. Но, как и в средние века, они управляются не людьми, а отчужденными институтами, которые остаются большей частью невидимыми. В этом смысле мы продолжаем жить в мире отчуждения, где б ольшая часть того, что нас окружает, – дикий социокультурный лес. Но отчуждение – это отчуждение кого и от чего? Для атеистов – отчуждение человека от человека и от результатов их совместной деятельности. Для верующих – отчуждение человека от Всевышнего.

Наши попытки научиться управлять экономичностью, эффективностью и мощностью производительных сил, имеют под собой очень простую, интуитивно ясную основу. Есть критерий адекватности всякого социального конструирования: этим действием вы либо преодолеваете отчуждение, либо усугубляете его. Если преодолеваете, то летите как на крыльях, поддерживаемые невидимой силой, испытываете то, что в каббале обозначается как божественное присутствие. Если не преодолеваете – обрекаете себя на богооставленность, пустоту.

Но для человека, мыслящего рационально, отчуждение – не более чем объективное устройство собственности. Как она устроена? Как устроена система отношений между собственниками? Действовать нужно, опираясь на ее реальное устройство, на знание, как это самое отчуждение устроено, сколько в нем слоев, институтов…

Если же я действую только из благих побуждений, иду не путем Дао, а просто ломлюсь через лес по кратчайшей траектории, то при этом прокапываю насквозь холмы, а деревья сшибаю лбом, наношу колоссальный ущерб флоре и фауне, экологии, самому себе, валю деревья на окружающих. Аналогично, есть лобовой, сталинский путь создания корпорации, и есть культурный путь, основанный на Писании и Предании…

«Оправдана ли в России-2008 ставка на корпорацию?» Ответ на вопрос состоит в следующем.

Стремиться к современной корпоративности необходимо, это один из фундаментальных, стратегических ориентиров.

Ставка на корпорацию в 2008 году невозможна, потому что ставить не на что. Этаж, на который корпорация может быть поставлена в физическом смысле слова, пока не построен. Если же вы попытаетесь, как в Советском Союзе, поставить ее на отсутствующий этаж, она – будучи вещью тяжелой – провалится со страшным скрежетом, ломая временные подпорки и давя все под собой. И погребет под своими обломками жителей предыдущих укладов, включая рыночный и предпринимательский, которые в нашей стране только недавно стали возникать.

20 сентября 2006 года

Материал подготовлен автором специально для сайта www.intelros.ru 19 марта 2007 г.
Публикуется по согласованию автором