Господа, устроители конференции пригласили поделиться размышлениями о новом мироустройстве, моделях и образах возможной реальности, изменениях в практике, сопряженных с переживаемым транзитом.

Свое выступление – которое по сути является парадоксальным на первый взгляд внесением контекста в текст – я рассматриваю как комментарий к практике с позиций происходящего глобального переворота, кризиса будущего, ситуации транзита, которая имеет шанс стать неким новым статусом бытия (перманентно подвижным модусом человеческой вселенной).

Учитывая краткость регламента я предполагаю в рассуждении затронуть пять позиций:

• неочевидный конфликт, проявляющийся в различных аспектах текущей практики;
• специфику актуальной ситуации;
• модель комплексного мироустройства;
• перспективные пространства деятельности;
• трансформацию методологии познания, действия, управления.

Начать придется – несмотря на острый дефицит времени – с преамбулы, (которую возможно и не произнесу вслух в ее полноте) необходимой для сопряжения языка: амортизации семантического сдвига между ментальными пространствами, дабы избежать столь знаменитого ныне «когнитивного диссонанса». Или, по крайней мере, смягчить его.

Роберту Музилю принадлежит любопытная сентенция: «Ощущение возможной реальности следует ставить выше ощущения реальных возможностей». Действительно, возможности экстраполировать существующее в вероятное нередко ограничены восприятием пределов возможного. Другими словами, наше понимание реальности в принципе не адекватно реальности, но на практике первое доминирует над вторым.

Поясню смысл сказанного. В восприятии реальности мы пребываем в пространстве опыта, т.е. прошлого. Ситуацию можно сравнить с картиной звездного неба, наблюдаемого сейчас, но являющегося изображением уже не существующего положения вещей. Сложность адекватного прочтения реальности в том, чтобы в текущем увидеть настоящее, которое есть будущее в коросте прошлого – удерживаемого «омозоленным» сознанием – т.е. нынешнего.

Иначе говоря, востребованным оказывается умение видеть неочевидный, неописанный, неосвоенный ландшафт. Это напоминает – сошлюсь на данный образ, коль встреча происходит в Украине – уникальную компетенцию Вия, способного видеть в мире живых того, что недоступно обычным духам. Также и живым важно обладать качеством «видения и различения духов», а в сфере практики – опознания социогенов будущего, присутствующих в калейдоскопе текучей реальности.

Сложность ситуации, однако, не исчерпывается данной проблемой.

Речь пока что шла о способности выделять из обыденного перспективное. И производить на этой основе апгрейд настоящего, т.е. проектировать и реализовывать желательный образ будущего.

Однако зазор между нашей способностью воспринимать/конструировать реальность и реальностью perse скрывает потенциал нелинейных девиаций, происходящих из комплексности социокосмоса, включенного к тому же в сложные взаимоотношения с космосом физическим и метафизическим. То есть возможность вторжения в обыденность иного, причем неожиданным, подчас катастрофическим образом, ломая последовательность стратегии и линейную логику перемен. Не случайно присутствие в лексиконе дополнительного определения реальности, обретаемой с потоком времени, с несколько иными коннотациями: грядущее.

Таким образом, мы существуем в расщелине между двумя прочтениями настающего настоящего: как будущего и как грядущего.

Из разбора ситуации можно сделать несколько существенных выводов: проблема стратегического планирования связана не только с определением наиболее эффективного пути к намеченной цели, но также с динамическим статусом самой цели, подвижностью целеполагания при планировании действий на долгосрочную перспективу, особенно в ситуации системного транзита. Другими словами мы все сильнее втягиваемся в необходимость познавать, действовать, управлять в ситуации серьезной неопределенности.

В этой связи приходит на ум высказывание Колмогорова про гидродинамическую турбулентность: «Не ищите там теорем. Их нет. Я ничего не умею выводить из исходных для этой теории уравнений Навье-Стокса. Мои результаты об их решениях не доказаны, а верны – что гораздо важнее всех доказательств», - хотя на сегодняшний день, признаю, это звучит, скажем так, чересчур экзотично… 

Данный конфликт (а это именно конфликт двух версий понимания будущего, его двойственной природы) предполагает комплексный подход, так сказать индуктивно-дедуктивный, к постановке и решению сложных практических задач, а в более общей форме – принципиально диалоговый характер стратегического планирования. Или, проще говоря, позитивное отношение к перманентно-конфликтной его природе, желательно не переходящей в деструктивную фазу и тем более в неурядицы между субъектами стратегического планирования (межличностные отношения в ситуации нарастающей неопределенности – это другой интересный аспект проблемы).

Выбор же доминантной позиции: усовершенствование имеющегося или освоение иного – определяется, в конечном счете, персональной установкой: соотношением между градусом амбиции и допустимым уровнем риска. В каждом же конкретном случае существует количественный и качественный предел, который позволяет констатировать, чему отдано предпочтение: апгрейду или преадаптации.

При обустройстве внутри более-менее сложившегося эона с устоявшимся сочетанием политических, экономических, культурных, иных практик предпочтение, как правило, отдается усовершенствованию существующего, т.е. оптимизации имеющегося. В период транзита между эонами, т.е. кризиса будущего – преадаптации.