Судьбу Байкальского целлюлозно-бумажного комбината (БЦБК), как и проблемы озера Байкал, надо рассматривать в широком, глобальном социально-экономическом и экологическом контексте, на фоне некоторой концепции, отражающей Россию в целом, и по возможности отрешившись от тривиальных, узко экономических представлений о том, чтó такое крупное промышленное предприятие.

В этой статье, написанной под влиянием многолетнего общения с выдающимися биологами нашей страны (на семинарах «Биология и культура» под руководством петербургского учёного С.В.Чебанова), я попытался в качестве научно-литературного эксперимента предельно кратко изобразить всю историю людей как непрерывный и не завершённый процесс очеловечивания.

Я познакомился с Твардовским в 58-м году, когда он во второй раз возглавил «Новый мир» (напомню, что Главным редактором «Нового мира» он был и в начале 50-х, но потом был снят, а в 58-м назначен снова). Я стал печататься в журнале буквально с первого или второго номера после прихода Твардовского и, естественно, сразу познакомился с ним. Я стал одним из постоянных авторов критического отдела, а через семь лет, в 65-м, был приглашен и в редколлегию. Ушел заведующий отделом прозы и член редколлегии Е. Н. Герасимов, и Твардовский предложил мне, по его рекомендации, занять это место. Так что с 65-го по 70-й я работал уже в штате. И это, естественно, означало непрерывное общение с Твардовским: он приезжал в редакцию почти каждый день.

Исаак Наумович Крамов (свои печатные работы он всегда подписывал как И. Крамов) разделил судьбу многих своих сверстников, ранняя молодость которых пала еще на предвоенные годы и которые заявили о себе в литературе сразу после войны. Он учился в знаменитом Московском институте философии, литературы, истории (ИФЛИ) и начал печататься уже в 1948 году.

Весть о смерти Александра Солженицына застала меня далеко от России. Причем в стороне и от какой-нибудь реальной возможности познакомиться с тем, как Россия откликнулась на это событие.

40-летие – это все-таки не 50-летие (по-настоящему символическая дата), и поэтому массированная пропагандистская кампания на Западе (то, что наблюдается у нас – лишь очень бледная тень), связанная с событиями «бунтарского» 1968-го, не может быть случайной (10 лет назад, заметим, ничего подобного не было!). Точно так же не случайно и то, что тон в этой кампании задают именно ренегаты левого движения, люди, давно продавшие свои идеалы за статусное положение в некогда столь ненавистном им буржуазном истеблишменте – такие, как Кон-Бендит, Глюксман или Хитченс.

Разумеется, люди даже такие выдающиеся, как В.И. Ленин, не являются чудодейственными творцами нового, того, что общество не могло бы создать без их участия. В этом смысле русская революция – не творение Ленина и большевиков. Но не следует забывать, что в критические, переломные моменты истории, когда переплетение антитетических условий требует изменения стратегии действий политических сил, выдающиеся личности, талантливые, героические или преступные, способны сказать свое решающее слово. Идейная эволюция Ленина как политика непосредственно вплетена в ткань тогдашних событий, борьбы, которая привела к Октябрьскому перевороту.

Когда-то Ленин с грустью констатировал, что большинство марксистов не дали себе труда понять методологию «Капитала» Маркса. В еще большей степени это сетование можно отнести к творчеству самого Ленина: его тип мышления, а в определенном смысле и методология анализа действительности оказались в большинстве случаев непонятыми. Два обстоятельства сыграли здесь решающую роль. С одной стороны, традиция анализа ленинского политического наследия.

40-летие – это все-таки не 50-летие (по-настоящему символическая дата), и поэтому массированная пропагандистская кампания на Западе (то, что наблюдается у нас – лишь очень бледная тень), связанная с событиями «бунтарского» 1968-го, не может быть случайной (10 лет назад, заметим, ничего подобного не было!). Точно так же не случайно и то, что тон в этой кампании задают именно ренегаты левого движения, люди, давно продавшие свои идеалы за статусное положение в некогда столь ненавистном им буржуазном истеблишменте – такие, как Кон-Бендит, Глюксман или Хитченс.

Слова «реставрация капитализма в России» стали уже расхожим выражением (особенно в левых кругах). Вышли в свет книги с таким названием. В некоторых вузах «реставрация капитализма в России» (именно в такой формулировке) введена отдельной темой в учебные курсы. Например, в Московском экономико-правовом университете – для студентов всех форм обучения. Быстрое внедрение термина облегчалось тем фактом, что о «реставрации капитализма» даже не в России, а еще в СССР давно уже писали западные «госкаповские» и сталинистские (маоистские) авторы, причем некоторые их книги были переведены и на русский язык. Было очень легко и соблазнительно воспользоваться уже готовым термином-клише, как сказал бы Р. Докинз, «мемом».